И тоже заплакала. Вытерев слезы, Вера поднялась и пошла к детям. Девочка читала вслух сказку про волка и семерых козлят, а Гришенька слушал, строя что-то из кубиков. Верочка подхватила вырывающегося Гришу на руки, он не любил такие нежности, расцеловала, опустила на пол, улыбнулась дочке, погладив ее по головке, а потом решительно направилась в маленькую комнату – к мужу. Помедлила у двери и вошла. Николай лежал навзничь на кровати. Одна рука покоилась на груди, другая – на лбу. И Вера вдруг поняла, что он не спит, а мучается от головной боли, оттого и рука так судорожно прижата к бледному лбу, и рот страдальчески кривится, и зубы стиснуты. Она подошла поближе, потом присела на край кровати, разглядывая мужа, вспоминая его, узнавая заново: похудел, постарел. Морщины вылезли, и седина в темных волосах видна… А это что? О боже! Это был шрам – страшный шрам на полголовы, почти не скрытый волосами.
Вере стало так мучительно жалко мужа, что даже зазнобило, и слезы снова выступили на глазах. «Бедный, бедный!» – думала она, преисполненная мучительного сострадания и раскаяния, даже не за то, что изменила, а за то, что вчера с таким ужасом и отвращением отталкивала. Она невольно вспомнила их довоенное житье: как ласков бывал с ней Коля, как нежен и заботлив! А то, что ей не нравилось с ним спать… Так может, она сама и виновата? Все мечтала о Сереже! Вот и домечталась. Кто она для Сергея? Просто случайная женщина, и все. Даже письмеца никакого не прислал! Хоть бы пару словечек: «Помню, люблю»! А Ольга еще когда говорила: «Забудь!» Наверное, и правда надо забыть и жить дальше. Коля такой благородный, даже решил мальчика признать.
Вера осторожно отвела Колину руку от головы, потом принялась нежно массировать ему лоб и виски. Постепенно Николай расслабился и вздохнул с облегчением – от ласковых прикосновений Верочкиных пальцев боль и правда уходила. Вера все гладила и гладила лицо мужа, внезапно из уголка его зажмуренного правого глаза выкатилась слеза. Вера тут же заплакала сама:
– Прости меня! Прости, пожалуйста! Коленька, прости-и…
Он быстро сел и обнял ее, очень крепко обнял, уткнувшись носом в шею. Стискивая вздрагивающее тело Верочки, он стал целовать ее лихорадочными быстрыми поцелуями, куда попадал – то шею, то ухо или висок. Потом взял Верочку за щеки и заставил посмотреть ему в глаза:
– Ты. Ни в чем. Не виновата, – сказал он раздельно и медленно. – Ты не виновата.
– Но как же? – изумилась Верочка.
– Не виновата. – Упрямо повторил Николай. – Это он… воспользовался. Я все понимаю: тебе было страшно, одиноко… А тут он! Я знаю, ты меня никогда не любила, ты же сразу так и сказала, но я думал… вдруг смогу… как-то… Вдруг у тебя пройдет. Значит, не прошло. Значит, я не смог. Но все-таки, Верочка! Давай попробуем еще раз. Вдруг у нас получится? Я же люблю тебя! Он все равно не вернется, ты же знаешь. Оттуда не возвращаются. А, Верочка? Верочка…
Николай целовал жену, и поцелуи его становились все требовательнее. Он жадно вдыхал ее запах, тискал ее грудь, сорвав кофточку и блузку, потом задрал ей юбку и тесно прижал к спинке дивана. Никогда раньше не любил он Веру так яростно, не ласкал так изощренно – и никогда раньше ее тело не отзывалось на его ласки так страстно! И когда Верочка, содрогнувшись и застонав, выгнулась под ним, больно вцепившись в его предплечья, Николай с каким-то неясным чувством не то ненависти, не то восторга уставился в ее запрокинутое лицо, на котором расцветала улыбка. А Вера вдруг взглянула мужу в глаза и спросила:
– Это он тебя научил, да? Раньше ты не умел так.
Николай оторопел, а Вера встала, оделась и пошла на кухню – пора бы и поужинать. Аночка, посмеиваясь про себя, поглядывала на раскрасневшуюся Верочку, но все-таки не выдержала и спросила:
– Ну, что? Гляжу, простил тебя Аристапович-то твой?
– А это не он, – спокойно ответила Вера, ловко подцепила из глиняной миски соленый огурчик и звучно хрумкнула, откусив сразу половину.
– Как не он? – изумилась Аночка. – А кто ж тогда?
Верочка загадочно усмехнулась и пожала плечами, и Аночка нахмурилась: ей вдруг стало жутко. А Николай сидел в задумчивости на диване, пытаясь понять, что Вера имела в виду, и головная боль потихоньку возвращалась, ввинчиваясь в виски раскаленными сверлами.
Часть 3. Удар молнии
День шел за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, а Сергей все продолжал «плыть по течению». Он вел в университете занятия по латыни, одновременно готовя на будущее спецкурс по античной литературе. Общение со студентами и вся атмосфера старинного здания на Моховой заставляли его молодеть душой: вокруг так и кипели юные страсти, надежды и устремления. Со снисходительной улыбкой, но и слегка завидуя, смотрел он на молодежь – такую свободную и беззаботную. С Николаем он почти не общался, только по делу, но порой тот, словно забывшись, вдруг заговаривал с Сергеем по-прежнему, и ненадолго возвращалось старое дружеское ощущение, которого так не хватало обоим.
Нынешнее существование вполне Сергея устраивало, но мама с Ольгой то и дело заводили разговоры о женитьбе, и как он ни отшучивался, их настойчивые речи постепенно подтачивали его равнодушие, которому Сергей и сам удивлялся: женщины совсем перестали его волновать. Да и сам он, казалось, потерял то обаяние, что прежде заставляло каждую женщину оборачиваться ему вслед: старый, усталый человек с седой головой и потухшим взглядом. Сергей понимал, что мать мечтает о внуках. Еще больше страдала Ольга: мысль о том, что и брат не оставит потомства и не продолжит их род, приводила ее в отчаяние. Все красотки, с которыми она пыталась знакомить брата, не вызывали у того никакого энтузиазма: «Скучные они», – равнодушно произносил Сережа и утыкался в очередную книгу. Но однажды Ольга застала брата разговаривающим с Лизой и задумалась: «Похоже, с ней Сереже не скучно! Почему бы и нет? Молода, конечно… Но зато своя, родная!» Она поделилась этой мыслью с матерью. Екатерина Леонтьевна тоже обрадовалась – она любила Лизу.
Мать и сестра с удвоенной силой насели на Сергея, и в один из вечеров он попытался взглянуть на Лизу, которая ему чисто по-человечески нравилась, оценивающим мужским взглядом: «Худенькая, конечно. Но и грудь какая-никакая имеется, и ножки стройные… Грациозная, словно балерина… Руки изящные… Личико вполне симпатичное, а глаза так очень даже хороши – зеленовато-карие, выразительные! И влюблена в меня. Может, и правда у нас что-то получится?» Правда, сколько ни убеждал себя Сергей в женской привлекательности Лизы, все равно видел в ней что-то от тех скучных сухоцветов, которые никогда не вянут, но никогда и не расцветают по-настоящему.
Но тут выяснилось, что зеленовато-карие глаза Лизы устремлены на него с выражением крайнего возмущения, и Сергей покраснел, потому что Лиза явно заметила его беззастенчивое разглядывание и все поняла. Лиза сразу ушла к себе, хотя обычно составляла Сергею компанию за ужином и они вели неспешные разговоры. Убежала, кинулась на кровать и заплакала, уткнувшись в подушку. Она была умной девушкой и понимала, что совершенно неинтересна Сергею Валентиновичу, но в глубине ее души все же жила робкая надежда: а вдруг он приглядится получше и… влюбится!? И вот Сергей Валентинович взял да и пригляделся. Лиза снова вспыхнула, вспомнив его взгляд, такой откровенный, такой… раздевающий! Нет, совсем по-другому представляла она себе эту сцену. Выйдя на кухню часа через два, Сергей обнаружил там Лизу, которая уже успокоилась и пила чай, и подсел к ней:
