– Да ладно тебе! Что дальше-то?
– А дальше вышло так, что Соня сбежала от мужа не то с военным, не то с актером… Кажется, все-таки с актером! И пропала на несколько лет. Объявилась весной девятнадцатого года с двухлетней Верочкой. Пришла к сестре за помощью, а та ее выгнала. Тогда Соня Верочку на бульваре оставила, на лавке. Сумка при девочке была, там записка: так и так, не поминайте лихом, простите за все. И адрес сестры. А саму Соню через пару дней из реки выловили. Ты только Николаю не рассказывай!
– Конечно, что ты! Ему и так хватает горестей. Надо же, какая трагическая история… А как ты думаешь, Верочкина болезнь не может проявиться у Виты? Или у ребенка?
– Мне кажется, не должна… Витоша совсем другая! А что вы с Олей видите?
– Я-то вообще ничего не вижу, но я пристрастен, конечно. Но и Ольга ничего не замечала особенного…
– Как Витоша? А то она сегодня целый день маялась, бедняжка.
– Спит. – При одной только мысли о юной жене лицо Сергея осветилось. – Мама, я так счастлив, ты не представляешь!
– Да я уж вижу. Ты сейчас ужасно на отца похож. На Сашу. И всегда был, но сейчас особенно. Такой же шальной!
– Так странно, что сейчас я старше его…
– Знаешь, родители были против нашего брака, им казалось, что мы еще слишком молоды: мне – семнадцать, Саше – девятнадцать. Но бабушка Агриппина нас поддержала. Зимой венчались, сразу после Рождества. Саша пролетку нанял, и мы долго с ним по Москве катались… Морозец легкий, снег… Такое счастье было! А прожили всего ничего – зимой поженились, летом война началась. Вот и все наше счастье.
– Ты часто его вспоминаешь?
– Каждый день. Как молюсь, так и вспоминаю.
Сергей поцеловал мать в лоб и пошел было к себе, но около двери замер и прислонился к стене: опять! Что же это такое? Он давно не испытывал прежней паники и не думал о возможности скорой смерти. Зато уже некоторое время его мучили странные приступы непонятной боли, вспыхивавшей внезапно и так же внезапно проходившей. Он не мог понять, где источник этой боли: все тело сжималось от мучительного спазма, и он не мог дышать. Длилось это какие-то секунды. «Надо все-таки показаться врачу», – подумал Сергей, хотя и предполагал, что толку не будет.
Он осторожно улегся рядом с Витой и положил ладонь ей на живот, почувствовав сонный, но явный отклик ребенка. Сергей не знал, как должен выглядеть плод на таком раннем сроке, и представлял себе готового младенца – розового, в ямочках и перевязочках, разевающего беззубый ротик и бессмысленно поводящего голубыми глазенками. «Девочка моя, – думал он с нежностью и умилением. – Басулька моя малёхотная!» И сны ему снились детские – светлые и радостные: разно-цветные кубики на щербатом полу, разрисованном квадратами солнечного света; резиновый мячик, закатившийся в траву; белое облако в нестерпимо синем небе, легкие пушинки, плывущие по ветру… И желтая бабочка, за которой гоняются с сачками три девочки в белых оборчатых платьицах и соломенных шляпках: сестра, жена и нерожденная еще дочь – почему-то они все одного возраста, лет пяти, не больше, а он сам, совершенно взрослый, но помоложе, чем сейчас, смотрит на них, сидя на лавочке под кустом цветущей сирени…
Посреди ночи Сергей резко проснулся и сел, потирая лоб. «Осколок!» – пробормотал он и еще повторил: «Осколок!» С этим словом он проснулся и теперь не понимал – или не хотел понимать! – почему оно к нему привязалось. Посидев еще, он встал и ушел на кухню, выпил воды и застыл, рассеянно глядя в окно, в декабрьскую беспросветность. Николай и его страшный шрам от осколочного ранения – вот что снилось Сергею в момент пробуждения. Он сам был ранен при взрыве снаряда, к счастью, легко, давно это было, еще в сорок втором… Прошло по касательной, как сказал врач. Сначала рана побаливала, но потом он забыл о ней и думать, слишком много ему пришлось пережить.
Сергей подошел к зеркалу в коридоре и зажег свет, задрал полу пижамной куртки, пытаясь разглядеть шрам. Потом зажмурился и прислушался к себе, вспоминая приступ, случившийся всего несколько часов назад, неужели это осколок, оставшийся с войны?! Маленький, но опасный, ушедший так глубоко, что его никто не заметил? И теперь двигающийся потихоньку где-то внутри, чтобы, в конце концов, убить? Так вот какую смерть он носит в себе… «Надо сделать рентген! – подумал Сергей. – Или не надо? Хочу ли я знать правду? Смогу ли я жить с этой правдой? А мои родные? Вита? Может, еще обойдется… Неужели нужно было пройти войну и лагеря, чтобы умереть сейчас, когда я так счастлив?! Это… несправедливо. Нет, я должен увидеть свою дочь! Я должен дописать роман… Я не могу умереть, нет!»
Прошло пять с небольшим месяцев, и Сергей увидел свою дочь. Приняв на руки крошечное розовое существо, он испытал потрясение: поцеловал ее в лобик, прошептав: «Басулька моя малёхотная!», а девочка вдруг посмотрела на него и… улыбнулась! Сергей ахнул:
– Вита, она меня узнала! Наша девочка. Узнала!
– Не выдумывай! – рассмеялась Вита. – Она тебя еще и не видит толком.
– Она не глазами узнала…
Сергей чувствовал это совершенно определенно и окончательно уверился, что у дочери такие же способности, как у них с Ольгой. Из него получился очень нежный и заботливый отец, так что Вита говорила порой, смеясь: «Из нас двоих настоящая мать – это Сережа!» Умиляющихся родственников вокруг хватало, так что волей-неволей Вите выпала роль рациональной и разумной матери, не склонной сюсюкать над пускающим слюни младенцем. Вита даже слегка ревновала: ей казалось, что весь мир вертится теперь вокруг малышки, а она сама уже не так важна для Сережи и его родных. Дед Николай тоже был допущен к внучке – с этих пор Вита стала с ним общаться, как будто никакой ссоры и не бывало, правда, довольно прохладно.
А Сергей чувствовал себя заново родившимся, роль отца совершенно его преобразила. Та любовь и то счастье, что он испытывал прежде, не шли ни в какое сравнение с нынешними. Сергей вдруг ощутил любовь не как чувство, а как реально существующее явление – воздух, вода, огонь… любовь. Любовь жила во всем вокруг: в солнечном свете, в струях дождя и порывах ветра, в улыбке его дочери и даже в ее запачканных пеленках! Он сам был источником любви ко всему живущему, никогда еще не жил он так насыщенно, так полно, чувствуя неразрывную связь со всем миром. Сергей пытался записать свои мысли и впечатления – прямо посреди текста романа, который двигался медленно, впрочем, он и не спешил, подсознательно надеясь, что, пока текст не завершен, с автором ничего не случится. Он нянчился с девочкой каждую свободную минуту: разговаривал с малышкой, пел ей песенки, а однажды Вита застала его за чтением стихов: «Только детские книги читать, только детские думы лелеять, все большое далеко развеять, из глубокой печали восстать…»
Она покатилась со смеху:
– Сережа, ты напрасно стараешься! Она же ничего не понимает!
– Все она понимает, – возразил муж и продолжил тихонько читать: «Я качался в далеком саду на простой деревянной качели, и высокие темные ели вспоминаю в туманном бреду…»
