– Здравствуйте, Ольга Валентиновна, – медленно произнесла Виктория. Она мгновенно почувствовала себя двадцатилетней девушкой, трепетавшей перед великолепной и проницательной Ольгой. Она тогда, конечно, храбрилась, но внимательный взгляд Сережиной сестры всегда наводил на нее беспокойство. И это имя – Витоша, которым ее давно уже никто не называет.
– У нас тут горе, Витоша. Мама умерла. Похороны завтра, на Ваганьково. Там и отпевать будут. В одиннадцать. Ты придешь?
– Да, я приду, – ответила Виктория и тут же пожалела, что согласилась, но противостоять Ольге ей всегда плохо удавалось.
– Хорошо, а то и помянуть-то особенно не с кем.
Виктория подумала, что не пойдет на поминки, но не стала говорить об этом Ольге.
– Может, захватишь Мариночкины фотографии? Хочется посмотреть на племянницу. Сколько ей уже?
– Почти пятнадцать.
– Ну ладно, завтра увидимся.
Повесив трубку, Виктория спохватилась, что не выразила никаких соболезнований. Ей было жаль Екатерину Леонтьевну, которая всегда хорошо к ней относилась. Они как-то случайно встретились в ГУМе на третьей линии – года два… или три? Пожалуй, три года назад. Как нарочно, Виктория была с Мариной, и Екатерина Леонтьевна сразу так и рванулась к девочке, но под суровым взглядом Виктории опомнилась и просто погладила по голове удивленно смотревшую на нее Марину. Они перебросились парой слов и быстро расстались, уходя, Виктория спиной чувствовала взгляд Екатерины Леонтьевны, полный безнадежной тоски. Сколько же ей тогда было лет? Семьдесят семь? Или больше? Выглядела она прекрасно – все они, Смирновы, отличались отменным здоровьем.
Виктория вздохнула и подумала, что придется разочаровать Марину: завтра они собирались вместе пойти в Третьяковку. А может?.. Может, все-таки взять дочку с собой? Но тогда придется рассказывать о прошлом, о Сереже, о своих родителях… Нет, не готова она ворошить это осиное гнездо! Пусть Марина повзрослеет. Как всегда, при мысли о дочери ее окатило волной смешанных чувств: нежность, радостное умиление, любовь и страх за будущее. А еще – горькое сожаление, что дочь ни капельки не похожа на своего отца, ни единой черточкой, ни единым жестом. Марина явно продолжала женскую линию, начатую еще матерью Верочки: все они, одна за одной, словно выливались все в ту же форму – изящные маленькие фигурки, овальные лица, серые глаза с длинными тонкими ресницами, нежный румянец, пепельные волосы. Мягкая женственность. Виктория только надеялась, что Марина не унаследовала Верочкиного безумия – эта тревожная мысль и подпитывала ее страхи.
Она решительно открыла дверь в комнату дочери, но не успела и рта открыть, как Марина подняла голову от книги и сказала:
– Мам, ничего, я и одна схожу в Третьяковку. Или Наташку позову. А мы с тобой потом в Пушкинский пойдем, да? А кто умер?
– Одна… старая знакомая…
– Хорошая?
– Хорошая.
– А ей много лет было?
– Восемьдесят, кажется.
– Ну-у, это много. Но все равно жалко!
И Марина снова уткнулась в книгу, а Виктория медленно отступила и прислонилась к стене, жадно хватая воздух, – ей казалось, что последние несколько мгновений она вообще не дышала. Значит, это правда. Пару раз так уже случалось. Марина вдруг отвечала на невысказанные вопросы матери, но Виктория убеждала себя: показалось, не может быть! Но сейчас это произошло снова. Так вот что досталось девочке от отца: необъяснимая и пугающая способность читать чужие мысли. Своим рациональным умом Виктория не могла постигнуть, как это вообще возможно, и просто смирилась с особенностями мужа и его сестры. А теперь выясняется, что и Марина… Хорошо, что девочка пока этого не осознает. И пусть не догадывается как можно дольше. Надо просто не обращать внимания, делать вид, что ничего особенного не происходит. Ничего, как-нибудь…
Народу на отпевании действительно было немного. Стоя у гроба с желтой восковой свечкой в руке, Виктория не чувствовала никакой скорби, только неловкость. Она слушала, как слабым тенорком нараспев читает молитву священник, как басисто подпевает дьякон, размахивая кадилом, и крестилась в положенных местах, беззвучно повторяя: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь!» – а сама незаметно рассматривала стоявших напротив Ольгу и Лизу в черных платочках: Лиза в простеньком, а Ольга в кружевном. Обе, конечно, постарели, но по-разному. Лиза словно усохла и выглядела классической старой девой, а Ольга по-прежнему была великолепна, хотя и погрузнела.
Сбежать после отпевания, как хотелось, Виктории все-таки не удалось. Ольга цепко ухватила ее под руку, и пришлось идти вместе со всеми к вырытой могиле – в той же ограде был похоронен Сережа, а еще раньше – его отчим. Ольга не отпускала Викторию, и та, совершенно ослабев, дала увлечь ее в маленький автобус и увезти на Сивцев Вражек, где она не была тринадцать с лишним лет. Пока все суетились вокруг стола, Виктория зашла в комнату, в которой они когда-то обитали с Сережей. Она так волновалась, что плохо видела окружающее, и ей вдруг показалось, что там совсем ничего не изменилось, только прибавилось фотографий на комоде. Виктория шагнула вперед и уставилась на разномастные рамочки, из которых на нее смотрел Сережа: вот их свадебная фотка, а вот он с маленькой Мариной… И та, любимая, где двадцатилетний Сережа смеется рядом с сестрой. Острая боль ударила ее прямо в сердце, пронзила насквозь, и Виктория…
И Вита зарычала сквозь стиснутые зубы, потом хрипло завыла и несколько раз с силой ударила кулаками по комоду, разбив костяшки. Сползла на пол и скорчилась там, рыдая взахлеб – билась о комод, стараясь болью физической перебить ту, другую, раздиравшую ей душу в клочья. Она плакала впервые за эти годы, что прожила без Сережи. Ни на его похоронах, ни на похоронах отца она не проронила ни слезинки, а сейчас оплакивала всех сразу. Чьи-то руки вдруг подхватили ее и крепко прижали, теплое облако любви и сострадания накрыло с головой, и Витоша перестала биться и рыдать – просто плакала, обнимая Ольгу за шею.
– Шшш… Тихо, тихо… Бедная моя девочка… Ничего, как-нибудь. Как-нибудь. Ну что ж теперь?.. Ничего не поделаешь… Так и жить… Как можем, так и жить… – не очень вразумительно утешала ее Ольга, у которой тоже в глазах стояли слезы. Они долго просидели на полу, обнявшись, потом Ольга заглянула Виктории в глаза: – Ну что? Отпустило?
Та покивала, потом снова всхлипнула:
– Ни разу! Даже не приснился ни разу! Ушел, и все!
– Но ты же сама не хотела его видеть, разве нет? Ни видеть, ни вспоминать.
– Так он поэтому не приходил?
– Я думаю, да. Ну что, будем подниматься? А то у меня нога затекла. Помоги-ка мне! Давай напьемся, что ли?.. Выпьешь водочки?
Виктория снова кивнула. Ей действительно стало легче, словно отошла наконец заморозка, которую она сама на себя и навела. Старушки, пришедшие помянуть Екатерину Леонтьевну, уже ушли, и они допоздна разговаривали втроем. Вернее, вчетвером: большой пышный рыжий кот улегся в кресло и внимательно наблюдал за происходящим, иногда жмурился, но уши были все равно настороже.
