– Нет, нет, – сказала Лили довольно резко, как будто она хотела откинуться назад от пальца, который угрожал прикосновением к ее ране, – бывают вещи, о которых никогда не следует говорить.
– Да-да, правда, – сказала мистрис Бойс, но в течение нескольких минут никак не могла перейти на другой предмет и вместо того с грустной нежностью смотрела на Лили.
Не считаю за нужное говорить, каковы были страдания бедной Лили под такими взглядами, но Лили переносила их твердо, вполне сознавая, что мистрис Бойс не виновата в этом. Да и могла ли мистрис Бойс смотреть на нее иначе?
Наконец решено было, что Лили в день Рождества должна обедать в Большом доме и таким образом доказать оллингтонскому свету, что ее нельзя считать за девушку, которая под тяжестью постигшего ее несчастья должна оставаться в четырех стенах своего дома. Что Лили в этом отношении была благоразумна, тут, мне кажется, не может быть ни малейшего сомнения, но, когда после обедни Лили с матерью и сестрой переходила маленький садовый мостик, она отдала бы все на свете за одну возможность воротиться домой и лечь в постель, вместо того чтобы сесть за банкетный стол своего дяди.
Глава XXXII
ГОСТИНИЦА ПОКИНСА В УЛИЦЕ ДЖЕРМЭН
Выставка откормленных животных в Лондоне состоялась в этом году двадцатого декабря, и я имею достоверные сведения, что один из быков, выставленных лордом Дегестом, был признан столичными мясниками за образец совершенства во всех отношениях. Нет сомнения, что спустя полстолетия мясники сделаются гораздо взыскательнее, и гествикский бык, если бы его можно было набальзамировать и представить на выставку, послужил бы только поводом к осмеянию агрономического невежества настоящего времени. Как бы то ни было, лорд Дегест принимал похвалы и от восторга находился в седьмом небе. В кругу мясников и людей, занимающихся откармливанием животных, он считал себя счастливейшим человеком, одни только эти люди и умели оценить труды его жизни, они одни считали его образцом нобльмена.
– Посмотрите-ка на этого молодца, – сказал он Имсу, указывая на быка, получившего приз. Имс после должности присоединился на выставке к своему патрону и любовался живым мясом при газовом освещении. – Не правда ли, что он похож на своего господина? Он прозван Ягненком.
– Ягненком, – сказал Джонни, который не успел еще хорошо ознакомиться с произведениями Гествика.
– Да, Ягненком. Это тот самый бык, который наделал нам хлопот. Точь-в-точь, как сам господин, и спереди, и сзади. Неужели вы не видите?
– Кажется, – отвечал Джонни, он хотя и пристально смотрел, но сходства не находил.
– Очень странно, – продолжал граф. – Но бык после того дня сделался такой тихий, такой тихий, что я уж и не знаю, с кем его сравнить. Тогда всему виною был красный носовой платок.
– Очень может быть, – заметил Джонни. – А может быть, и мухи.
– Мухи! – гневно воскликнул граф. – Вы полагаете, что он не привык к мухам? Вздор! Пойдемте домой. Я заказал обед к семи часам, а теперь половина седьмого. Зять мой, полковник Дель, тоже в Лондоне, он будет обедать вместе с нами.
С этими словами лорд Дегест взял Джонни под руку и повел по выставке, обращая его внимание на различных животных, далеко уступавших во всем его собственным.
Миновав Портман-сквэр, Гросвенор-сквэр и пройдя Пикадилли, они очутились в улице Джермэн. Во время этого перехода Джонни Имсу казалось чрезвычайно странным идти под руку с графом. Дома, в столичной жизни, его ежедневными собеседниками были Кредль и Амелия Ропер, мистрис Люпекс и мистрис Ропер. Разница была огромная, а между тем он находил, что ему так же легко беседовать с графом, как и с мистрис Люпекс.
– Вы, вероятно, знаете оллингтонских Делей, – сказал граф.
– Как же, знаю.
– Но, может статься, никогда не встречали полковника?
– Кажется, никогда.
– Большой руки чудак, живет довольно порядочно, а между тем ничего не делает. Он с сестрой моей живет в Торки, и, сколько мне известно, оба они не имеют никакого занятия. Он приехал в Лондон, чтобы встретиться со мной у наших стряпчих для подписания некоторых бумаг. Эта поездка для него наказание. Я старше его годом, а, право, для меня ничего бы не значило ездить сюда из Гествика хоть каждый день.
– Чтобы посмотреть на быка, – заметил Джонни.
– Клянусь Георгом, вы угадали, мистер Джонни! Сестра моя и Крофтс могут говорить, что им угодно, но когда человек проводит каждый день часов по восьми и девяти на чистом воздухе, то после этого ему, я думаю, захочется заснуть. Вот и гостиница Покинса – отличная гостиница, но не так впрочем хороша, как была при жизни старого Покинса. Проводите мистера Имса в его комнату.
Полковник Дель в лице имел большое сходство со своим братом, но был выше его ростом, сухощавее и на вид старше. Когда Имс вошел в общую гостиную, полковник сидел там один, и потому Джонни должен был принять на себя труд отрекомендоваться. Полковник не встал с места, но ласково поклонился молодому человеку:
– Мистер Имс? Я знал вашего отца в Гествике много-много лет тому назад.
Сказав это, полковник Дель вздохнул и снова повернулся к камину.
– Сегодня что-то очень холодно, – сказал Джонни, стараясь завязать разговор.
– В Лондоне всегда бывает холодно, – заметил полковник.
– Если бы вы побывали здесь в августе, вы бы этого не сказали.
– Избави боже побывать, – сказал полковник и снова вздохнул, не отводя глаз от камина.
Имс слышал о храбром подвиге Орландо Деля, когда он увез сестру лорда Дегеста, несмотря на страшные, непреодолимые преграды, и теперь, глядя на этого неустрашимого героя, подумал, что с того времени в нем произошла большая перемена. После этого ничего больше не было сказано до прихода графа.
Гостиница Покинса была весьма старинная во всех отношениях. Потомок Покинса стоял позади стула графа и, когда начался обед, сам снял крышку с суповой миски. Лорд Дегест не требовал особенного внимания к своей личности, но ему было бы досадно, если бы вовсе не оказывали внимания. Он сказал Покинсу несколько любезных слов, показав этим, что он не принимает Покинса за одного из лакеев. Получив приказание его сиятельства насчет вина, Покинс удалился.
– Он довольно сносно поддерживает это старое заведение, – сказал граф своему зятю, – правда, теперь далеко не то, что было лет тридцать тому назад, все как-то становится хуже и хуже.
– Я полагаю, – сказал полковник.
– Помню время, когда у старого Покинса бывал такой портвейн, какой я держу дома, или почти такой. Теперь у них не найдется такого вина.
– Я никогда не пью портвейна, – сказал полковник. – Вообще после обеда я редко пью что-нибудь, разве иногда немного негуса.
Граф ничего не сказал, но, наклонившись к тарелке, сделал самую красноречивую гримасу. Имс видел это и едва удержался от смеха. В половине десятого, когда за удалившимся полковником затворилась дверь, граф всплеснул руками и, передразнивая зятя, произнес: «Негус!» В это время Имс не мог удержаться и разразился смехом.
