– Я хочу сказать, что судья, по всей вероятности, не припишет этому делу серьезного значения, и Кросби не посмеет протестовать.
– Мистер Кросби должен протестовать, молодой человек. Неужели вы думаете, что нарушение порядка и спокойствия в столице должно пройти безнаказанно потому только, что он не желает преследовать его путем закона? Мне кажется, вы еще очень неопытны, молодой человек.
– Быть может, сэр, – отвечал Джонни.
– Да, очень неопытны, очень неопытны. И знаете ли, сэр, что если полицейский судья публичным образом накажет вас за такой позорный поступок, то членам нашего совета придется разрешить вопрос: можете ли вы быть терпимы на службе в здешнем управлении?
Джонни посмотрел на другого члена совета, но тот не сводил глаз своих с бумаг.
– Мистер Имс весьма хороший чиновник, – произнес помощник секретаря таким тихим голосом, который был слышен только для Имса. – Один из лучших молодых людей, которых мы имеем, – прибавил он тем же голосом.
– Ну, да, так очень хорошо. Я вам вот что скажу, мистер Имс, надеюсь, что это будет для вас уроком, весьма серьезным уроком.
Помощник секретаря откинулся назад в своем кресле, так чтобы быть позади головы сэра Рэфля и в то же время уловить взгляд другого члена совета. Другой член совета оторвался от бумаг и слегка улыбнулся, помощник секретаря ответил улыбкой, Имс заметил это и тоже улыбнулся.
– Каких можно ожидать дальнейших последствий от нарушения порядка, в чем вы оказываетесь виновным, в настоящее время я не умею сказать, – продолжал сэр Рэфль. – Теперь вы можете идти.
И Джонни воротился на место, не вынеся с собой из зала собрания впечатления, которое бы увеличивало уважение к особе председателя.
На другой день один из товарищей Джонни показал ему с особенной радостью статью, в которой объявлялось публике, что Кросби до такой степени избил молодого человека, что тот и в настоящую минуту не может встать с постели. Это обстоятельство возбудило сильный гнев в Джонни, он начал ходить по обширной комнате своего управления, не обращая внимания ни на помощников секретарей, ни на старших чиновников, ни на все другие чиновнические власти, осуждая недобросовестность публичной прессы и заявляя свое мнение, что гораздо лучше жить у варваров, чем в государстве, где дозволяют распространять такую дерзкую ложь.
– Веришь ли, Фишер, он пальцем меня не тронул, я даже не думаю, что у него было на уме дотронуться до меня, клянусь честью, он до меня не дотронулся.
– Но, Джонни, с твоей стороны, также довольно дерзко иметь виды на дочь графа де Курси, – сказал Фишер.
– Я в жизнь свою не видел ни одной из них.
– Он теперь все между аристократами, – сказал другой, – я полагаю, что если ты женишься, то не меньше, как на дочери виконта.
– Что же тут станешь делать, когда негодяй издатель помещает в своей газете подобные вещи? Прибили! высекли! Хофль-Скофль назвал меня преступником, какое же дать название этому человеку. – И Джонни швырнул газету в противоположный конец комнаты.
– Напиши на него хороший пасквиль, – сказал Фишер.
– Особливо за его выдумку, что ты хотел жениться на дочери графа, – сказал другой.
– В жизнь свою не слышал подобного скандала, – прибавил третий. – Еще смел сказать, что дочь графа не хотела и смотреть на тебя.
Тем не менее в управлении все сознавали, что Джонни Имс становился между ними передовым человеком, с которым каждый из них с удовольствием готов был сблизиться. Скандалезная история на станции железной дороги нисколько не повредила Джонни, даже в мнении высших должностных лиц. Известно было, что Кросби заслужил, чтобы его поколотили, и Джонни Имс поколотил его. Сэр Рэфль Бофль сколько угодно мог говорить о полицейском судье, о преступлениях, но все служащие в управлении сбора податей знали очень хорошо, что Имс вышел из этого дела как честный человек, с поднятой головой и правой ногой вперед.
– Плюньте вы на эту газету, – сказал рассудительный старший чиновник. – Ведь не он вас, а вы его прибили, ну и смейтесь над газетой.
– Вы бы ничего не написали редактору?
– Ни за что в свете. Я думаю, кроме осла, никто не захочет защищать себя перед газетой: напишите им какую угодно истину, и они все-таки сумеют обратить ее в смешное.
Поэтому Джонни отказался от идеи написать к редактору письмо, выразив в нем все свое негодование, но в то же время считал себя обязанным объяснить все это дело лорду Дегесту. История случилась после выезда его из дома графа, и, следовательно, все относившееся до нее должно составлять такой интерес для его доб рого друга, что он не хотел позволить графу удовлетвориться искаженными в газете фактами. Поэтому, прежде чем кончилось присутствие, Джонни написал следующее письмо:
«Управление сбора податей, 29 декабря 186*.
Милорд…»
Джонни долго думал над тем, как должно ему обратиться к графу, к которому никогда еще не писал. Он написал сначала «любезный милорд», но сейчас же зачеркнул и взял другой лист бумаги, ему показалось, что такой приступ чересчур фамильярен.
«Милорд.
Так как вы весьма добры ко мне, то я вменяю себе в обязанность сообщить вам о моем приключении на станции железной дороги, по приезде из Гествика в Лондон. Бездельник Кросби попал на Барчестерской станции в один со мною вагон и всю дорогу до Лондона сидел против меня.
Ни я ему, ни он мне не сказал ни слова, но когда поезд остановился у Подингтонской станции, я подумал, что мне нельзя позволить ему ускользнуть от меня, поэтому я… не могу сказать, что я отколотил его, как бы мне хотелось, во всяком случае, я сделал попытку и подбил ему глаз – поставил ему отличный фонарь. Нас окружила полиция, и положение мое было далеко не приятное. Я знаю, вы будете думать, что я поступил нехорошо, быть может, оно и так, но что же мог я сделать, когда он целых два часа просидел против меня с таким видом, как будто считал себя самым лучшим человеком в Лондоне!
В газете напечатали прегнусную статью по этому поводу, в которой, между прочим, говорится, что будто меня так „высекли“, что я не в состоянии пошевелиться. Это отвратительная ложь, как и все остальное в статье. Кросби до меня не дотронулся. Впрочем, с ним легче было справляться, чем с быком: он очень спокойно выдержал эту операцию. Я должен, однако же, признаться, что все еще он получил гораздо меньше, чем заслуживал.
Ваш приятель сэр Р. Б. призывал меня сегодня и объявил, что я преступник. Я не обратил на это никакого внимания: он мог назвать меня, пожалуй, хоть убийцею или ночным вором, я беспокоюсь только об одном, что вы будете сердиться на меня, а больше всего боюсь гнева известной вам особы – в Оллингтоне.
Имею честь быть, милорд, вашим преданнейшим и покорнейшим слугою
Джон Имс».
– Я знал, что он сделает это при первом удобном случае, – сказал граф. Прочитав письмо, он вышел из кабинета, потирая руки от удовольствия, и потом засунул большие пальцы в карманы жилета. – Я знал, из чего он выткан, – продолжал он говорить про себя, восхищаясь доблестью своего любимца. – Я сам бы это сделал, если бы встретился с ним.
