– Как ты думаешь, – сказал граф, обращаясь к леди Джулии, пришедши в столовую. – Джонни Имс встретился с Кросби и отличным образом приколотил его.
– Неужели! – сказала леди Джулия, положив на стол газету и очки, засверкавшие глаза ее выражали скорее удовольствие, чем негодование на такой нечестивый поступок.
– Да-да, приколотил. Я знал заранее, что он сделает это при первой встрече.
– Приколотил! Действительно приколотил!
– Отправил его к леди Александрине с двумя фонарями.
– С двумя фонарями! Какой негодный! А ему не досталось?
– Ни царапинки.
– Что же с ним сделают?
– Ничего. Кросби не захочет быть дураком, чтобы начать историю. Человек, сделав такую подлость, какую сделал Кросби, не имеет права рассчитывать на покровительство законов. На него безнаказанно может опуститься чья угодно рука. Он не может показать своего лица, не может защищать себя, отвечать на вопросы относительно своего поступка. Есть преступления, до которых закон касается, но которые так сильно возмущают общественное чувство, что всякий может принять на себя обязанность наказания за них. Его отколотили, опозорили, и этот позор останется при нем на всю жизнь.
– Напиши, пожалуйста, Джонни, что я надеюсь, что он здоров, – сказала леди Джулия. Старая леди не могла положительно поздравить Джонни с победой, но и эти слова были равносильны с поздравлением.
Зато граф поздравил его и выразил полное свое одобрение.
«Я полагаю, – писал он к Джонни, – что сделал бы то же самое в твои лета и при подобных обстоятельствах, душевно радуюсь, что пришлось справляться легче, нежели с быком. Я совершенно уверен, что ты не нуждался в посторонней помощи, вступив в бой с мистером Кросби. Что касается до оллингтонской особы, то сколько понимаю я подобные вещи, мне кажется, она простит тебя». (Вопрос еще, действительно ли граф понимал подобные вещи). В постскриптуме граф прибавил: «Когда будешь писать ко мне, и надеюсь, что это будет в скором времени, то начинай письмо: „Любезный лорд Дегест“, – это будет вернее».
Глава XXXVII
СЕТОВАНИЯ СТАРИКА
– Подумали ли вы, о чем я говорил вам, Белл? – спросил Бернард своей кузине однажды утром.
– Подумала ли я, Бернард? Зачем же мне думать? Я даже надеялась, что вы сами забыли об этом.
– Нет, – сказал Бернард. – Я не так легкомыслен на счет этого. Для меня это не значит одно и то же, что купить лошадь, от которой я бы мог отказаться без всякого сожаления, если бы животное оказалось не по моему карману. Я не говорил вам о моей любви, пока не уверился в самом себе, а раз уверившись, я вовсе не способен измениться.
– А между тем хотите, чтобы я изменила себе.
– Да, я бы хотел. Если ваше сердце еще свободно, то, конечно, оно должно изменить себе, прежде чем вы полюбите кого бы ни было. Подобной перемены нельзя не ожидать. Но раз полюбивши, трудно изменить себе.
– Я еще никого не любила.
– Следовательно, я имею право надеяться. Я ждал дольше, чем бы следовало, ждал потому, что не мог принудить себя оставить вас в покое, не поговорив еще раз об этом, мне не хотелось казаться вам докучливым…
– И не казались бы, стоило только поверить моим словам.
– Нет, это не потому, что я не верю вам. Я не мальчик и не какой-нибудь глупец, чтобы льстить себя несбыточной надеждой, что вы влюблены в меня. Я совершенно вам верю. Но все же не позволяю себе думать, что ваше мнение не переменится.
– Не переменится.
– Не знаю, говорили ли вам об этом деле ваш дядя или ваша мать?
– Это ни к чему не поведет, хотя бы они и говорили.
Действительно, ее мать говорила с ней, но Белл решительно сказала, что подобный разговор ни к чему не поведет. Если ее кузен не мог одержать победы с помощью своего собственного искусства, то, зная характер Белл, он мог быть вполне уверен, что никакое искусство других не в состоянии сделать его победителем.
– Нас всех сильно огорчило несчастье, постигшее бедную Лили, – продолжал Бернард.
– И потому, что ее обманул человек, которого она любила, а вы хотите, чтобы я поправила это дело, выйдя замуж за человека, которого… – И Белл остановилась. – Милый Бернард, не принуждайте меня употреблять такие слова, которые могут показаться вам неприятными.
– Что может быть неприятнее тех слов, которые вы уже произнесли. Во всяком случае, Белл, вы должны меня выслушать.
И Бернард рассказал ей, как бы было желательно, относительно всего, что касалось до семейства Делей, чтобы она превозмогла себя и приняла его предложение. Это было бы полезно для всех родных, говорил Бернард, особливо для Лили, к которой дядя в настоящее время так благоволит. По словам Бернарда, сквайр до такой степени искренно желал этого брака, что готов был сделать все, что бы от него ни потребовалось, в противном случае он бы имел извинительный повод к выражению своего неудовольствия.
Белл, которую просили выслушать, выслушала все очень терпеливо. Но когда ее кузен кончил, ее ответ был очень короток.
– Все, что бы дядя ни сказал, что бы он ни подумал или ни сделал, не может изменить настоящего дела, – сказала она.
– Значит, вы нисколько не хотите и думать о счастье других?
– Чтобы упрочить счастье других, я не хочу выходить за человека, которого не люблю, я знаю, по крайней мере, что не должна этого делать. Притом же я не верю, что этим браком могу упрочить чье-либо счастье, а тем более ваше.
После этого Бернард увидел, что затруднения на его пути были очень велики.
– Я уеду и не возвращусь до будущей осени, – сказал он дяде.
– Если б ты бросил свою службу и оставался здесь, Белл не была бы так непреклонна.
– Этого я не могу сделать, сэр. Я не могу рисковать благополучием моей жизни на такой шанс.
После этого дядя вознегодовал и на него, и на племянницу. В досаде своей он решился идти еще раз к невестке, и каким-то непонятным образом решил, что ему будет очень кстати рассердиться и на нее, если бы она отказалась помочь ему своим материнским влиянием.
– И почему бы им не сойтись друг с другом? – говорил он сам себе.
Предложение лорда Дегеста касательно молодого Имса было очень великодушно. Сквайр объявил тогда, что не может вдруг выразить своего мнения, но, обдумав слова лорда, он был вполне готов залечить семейную рану предложенным средством, если только подобное излечение возможно. Этого, однако ж, теперь нельзя было сделать. Придет время, и сквайру казалось, что оно должно прийти очень скоро, может статься весною, когда наступят хорошие дни, длинные вечера, тогда он согласился бы оказать графу Дегесту содействие в устройстве этого нового брака. Кросби они решительно отказал от приданого, и, по случаю этого отказа, его совесть не совсем была спокойна. Но если бы удалось склонить Лили полюбить другого молодого человека, то он был бы более щедр. Лили получила бы тогда в приданое свою долю, как получила бы ее родная его дочь. А имея намерение сделать так много для обитателей Малого дома, не вправе ли он ожидать, чтобы обитатели эти сделали что-нибудь и для него. Размышляя таким образом, он еще раз отправился к невестке объяснить свои виды, хотя бы при этом случае пришлось обменяться жесткими выражениями. Что касается собственно до него, то он мало заботился о жестких выражениях. Он почти постоянно был такого мнения, что людские речи должны быть всегда и жестки и обидны. Он никогда не надеялся услышать от людей что-нибудь ласковое, нежное, да и не сумел бы оценить этого, если бы и привелось услышать. Сквайр встретил мистрис Дель в саду и повел ее в собственную свою комнату, чувствуя, что там ему представлялось более шансов, нежели у нее на дому. С своей стороны мистрис Дель, питая давнишнее отвращение к наставлениям, которые ей часто делались в этой комнате, старалась избегнуть свидания, но не удалось.
