На второй неделе января Александрина приехала похлопотать о своих вещах, или, выражаясь более благородным языком, запастись приличными свадебными принадлежностями. Так как ей не представлялось никакой возможности сделать все это одной, даже под наблюдением и с помощью сестры своей, то леди де Курси должна была тоже приехать в столицу. Леди Александрина приехала, однако же, прежде и, ожидая приезда графини, оставалась у сестры в Сент-Джонс-Вуде. Графиня до сих пор никогда не соглашалась воспользоваться гостеприимством своего зятя и постоянно помещалась в холодном, неуютном доме в Портман-сквэре, доме, который уже много лет служил фамильным городским жилищем де Курси и который графиня охотно и давно бы променяла на какое-нибудь помещение по другую сторону улицы Оксфорд, но граф был непреклонен, его клубы и разные места, которые ему случалось посещать, находились на правой стороне этой улицы, да и к чему было переменять старое семейное жилище? Поэтому графине надлежало приехать в Портман-сквэр, тем более что при этом случае ее вовсе не пригласили в Сент-Джонс-Вуд.
– Как вы думаете, не лучше ли нам пригласить… – говорил мистер Гезби своей жене, почти с трепетом возобновляя это предложение.
– Не думаю, мой друг, – отвечала леди Амелия. – Мама не очень разборчива, при том же есть некоторые безделицы, вы знаете…
– Ну да, конечно, – сказал мистер Гезби, и разговор на этом прекратился. Он бы с удовольствием оказал гостеприимство своей теще, во время ее пребывания в столице, но ее присутствие в его доме было бы невыносимо для него все время ее пребывания.
С неделю Александрина оставалась под кровом мистера Гезби и в продолжение всего этого времени наслаждалась лицезрением своего жениха. Само собою разумеется, Кросби дали понять, что он должен был всякий день обедать у Гезби и там же проводить все вечера, отказаться от этого удовольствия при настоящих обстоятельствах не было никакой возможности. Да и то сказать, в эти счастливые минуты ему некуда было девать свое время. Несмотря на смелую решимость и твердое намерение не лишать себя удовольствия посещать общество даже после поражения в недавнем бою, он не очень усердно посещал свой клуб, и хотя Лондон снова уже наполнился народом, но Кросби выходил из дому не так часто, как бывало прежде. Предстоявший брак, при всей своей блистательности, нисколько по-видимому не увеличивал его популярности, напротив, общество, т. е. его общество, начинало смотреть на него с некоторою холодностью, поэтому ежедневное посещение Сент-Джонс-Вуда не имело для него той скуки, которою постоянно отличалось это место.
Для молодой четы наняли помещение в весьма модной улице, примыкающей к Кэйкватер-роад и называемой Принсесс-Ройяль-Кресцент. Дом был совершенно новый, а улица, еще недост роенная, имела сильный запах извести и вообще была загромождена лесами и мусором, но тем не менее она была признана весьма удобною и самою приличною местностью. С одного конца Кресцента можно было видеть угол Гайд-Парка, а другой конец примыкал к весьма красивой террасе дома, в котором обитали посланник из Южной Америки, несколько банкирских старших приказчиков и какой-то пэр королевства. Нам известно, до какой степени неприятно звучит название улицы Бэйкар, и как еще неприятнее для слуха порядочного человека – Фиц-Рой-сквэр, хотя дома в этих частях города и прочные, и теплые, и поместительные. Дом в Принсесс-Ройяль-Кресценте, конечно, не был особенно прочен, потому что в нынешнее время прочно построенные дома не оплачивают затраченного капитала. Вряд ли он был и тепел, потому что, надо признаться, он еще не был совершенно окончен, что же касается до его величины и поместительности, то гостиная хотя была великолепная и занимала почти всю ширину дома за исключением угла, отрезанного для лестницы, но в других помещениях он был очень сжат.
– Не имея собственного капитала, нельзя удовлетворить всех своих желаний, – сказала графиня, когда Кросби сделал замечание, увидев при осмотре дома, что чулан под кухонной лестницей был назначен ему уборною.
При возбуждении вопроса о найме дома для молодых леди Амелии очень хотелось, чтобы местность была поближе к Сент-Джонс-Вуду, но в этом Кросби отказал наотрез.
– Мне кажется, вам не нравится Сент-Джонс-Вуд, – сказала леди Амелия довольно сурово, думая испугать Кросби и принудить его признаться, что он не имел к этой местности ни малейшего предубеждения.
Но Кросби на этом не ловился.
– Нет, не нравится, – отвечал он. – Я всегда ненавидел его. Я вполне убежден, что если бы мне пришлось жить здесь против моего желания, то я бы перерезал себе горло по прошествии первых шести месяцев.
При этом леди Амелия приняла важный вид и выразила сожаление, что ее дом так ненавистен ему.
– Нет, – сказал он. – Собственно ваш дом мне очень нравится, и я всегда с особенным удовольствием провожу в нем время. Я только говорю о действии, которое произвела бы на меня здешняя местность, если бы мне пришлось поселиться здесь.
Леди Амелия обладала достаточным умом, чтобы понять, в чем дело, но, принимая живейшее участие в интересах сестры, она продолжала оказывать будущему зятю особенное внимание, и потому спорный пункт о Сент-Джонс-Вуде оставлен был без всяких последствий.
Самому Кросби хотелось поселиться в одном из новых скверов Пимлико, близ моста Вокзала и близ реки, его более побуждало к тому огромное расстояние между этою местностью и северною частью города, где жила леди Амелия, но на это ни под каким видом не соглашалась и леди Александрина. Дело другое, если бы им удалось попасть в Итон-сквэр или в одну из улиц, примыкавших к Итон-сквэру, даже если бы удалось прилепиться где-нибудь на окраине Белгравии, – невеста тогда была бы совершенно счастлива. Сначала леди Александрине именно то и предлагали, чего она желала, но ее географические сведения о Пимлико были весьма несовершенны, и потому она чуть-чуть не впала в роковую ошибку. Хорошо еще, что в это дело вмешался добрый друг. «Ради самого неба, моя милая, не дозволяй ему завозить себя дальше Экльстон-сквэра!» – было восклицание, которым поразила леди Александрину верная ее подруга, замужняя сестра. Предостереженная таким образом Александрина сделалась непоколебимою и окончательно решила, что местом нового их жительства должен быть Принсесс-Ройяль-Кресцент, откуда с одного конца был виден угол Гайд-парка.
Мебель заказывалась преимущественно под наблюдением и опытностью леди Амелии. Кросби довольствовался уверением, что она во всяком случае сумеет приобрести все нужное дешевле, нежели удалось бы купить ему самому, и что вообще он не имел вкуса в деле подобного рода. Несмотря на то, он уже начинал чувствовать, что становился жертвою деспотизма и что его прибрали к рукам. Он не мог принять надлежащего участия в покупке кроватей и стульев, а потому и передал все дело партии де Курси. Этому была и другая причина, до сих пор еще не упомянутая. Потребные на покупку мебели деньги доставлялись мистером Мортимером Гезби. С честным, но непонятным рвением к семейству де Курси, Гезби успел все деньги, принадлежащие Кросби, употребить в пользу леди Александрины. Он хлопотал для нее, собирая тут, распределяя там, и так связал нареченного мужа ее свадебным контрактом, как будто будущее благосостояние собственных его детей зависело от действительности его трудов. И за все это ему не приходилось получить ни одного пенни, а также извлечь какие-нибудь выгоды настоящие или будущие. Все это происходило от его усердия, его преданности к графской короне, прикрывавшей герб лорда де Курси. По его понятиям, граф и все принадлежавшее к его титулу имели полное право на подобное усердие. Такова была теория, в которой воспитался Гезби; руководствуясь ею, он иногда бессознательно предавался унижению. Лично он терпеть не мог лорда де Курси, который обходился с ним весьма грубо. Он знал, что граф был бессердечный, злой, дурной человек, но, как граф, он имел право на услуги мистера Гезби, которыми обыкновенный человек ни под каким видом не мог бы воспользоваться.
