Между множеством гостей в Хартльбири он встретил лорда Порлокка, невзрачного, больного, износившегося человека, с отцовскою суровостью во взгляде, но без отцовского выражения зверства в губах.
– Итак, ваша сестра выходит замуж? – спросил мистер Поллисер.
– Да, никто не станет удивляться тому, что они делают, когда представят себе жизнь, которую ведет их отец.
– А я хотел было поздравить вас.
– Напрасно.
– Я встречал его в Курси, и он мне понравился.
В Курси мистер Поллисер не удостоил даже своим разговором мистера Кросби, впрочем, по принятому обыкновению в его общественной жизни, он почти никого не удостаивал своими разговорами.
– В самом деле? – спросил лорд Порлокк. – Для счастья сестры надеюсь, что он не бездельник. Каким образом человек решился сделать предложение моему отцу выдать за него одну из дочерей, решительно не понимаю. А как вам показалась моя мать?
– Особенно дурного ничего в ней не заметил.
– Я все думаю, что рано или поздно он убьет ее.
Разговор на этом закончился.
Мистер Поллисер сам примечал – да он и не мог не примечать, если смотрел на нее, – что леди Думбелло, когда он подходил к ней, как будто оживала, в эти минуты в ней проявлялась необыкновенная энергия. Когда кто-нибудь обращался к ней, она улыбалась, но ее обыкновенная улыбка не имела никакого выражения, была безжизненна и холодна, как свинец, нисколько не льстила самолюбию того, кому она предназначалась. Весьма многие женщины улыбаются, отвечая на сделанные им вопросы, и большая часть из них, улыбаясь, доставляют этим удовольствие. Это такая обыкновенная вещь, что о ней никто и не думает. Лесть может нравиться, но она ничего не выражает. Общее впечатление улыбки сообщает идею, что женщина старалась показаться приятною, в чем состоит ее прямая обязанность, приятною, насколько в состоянии выразить эта улыбка. Во всяком случае, этим самым она приносила обществу свою малую дань. В течение вечера она повторит это приношение, быть может, не одну сотню раз. Никто не замечает, никто не знает, что она льстила кому-нибудь, она сама этого не знает, а свет между тем называет ее приятной женщиной. Леди Думбелло вовсе не придает прелести своим обычным улыбкам. Они холодны, бессмысленны, не сопровождаются выразительным взглядом, не показывают даже, что относятся к какому-нибудь отдельному лицу. Они дарились вообще всем окружавшим ее, и все окружавшие, соглашаясь с ее большими притязаниями, принимали их за дань, совершенно достаточную для всего собрания. Но когда к ней подходил мистер Поллисер, она делала самое легкое, едва уловимое движение и позволяла взорам своим на минуту останавливаться на его лице. Потом, когда он замечал, что в воздухе немного холодно, леди Думбелло улыбалась ему, как будто подтверждая этой улыбкой истину его замечания. Все это мистер Поллисер научился наблюдать, благодаря уроку, который он получил от своего недальновидного дяди.
Несмотря на то, в течение первой недели своего пребывания в Хартльбири он не сказал ни одного нежного слова, ограничиваясь только замечаниями насчет погоды. Правда, иногда он заговаривал об адресе, по случаю открытия парламента, о приближении дня этого открытия, о том, что речь его должна быть основана на статистике, что у него в голове одни только цифры да деловые бумаги, говорил, что у него огромная корреспонденция, так что день часто оказывался недостаточно длинным для всех его целей. Он чувствовал, что интимная связь, которую старался завязать, много теряла от труженической рутины его жизни, но все же ему хотелось бы что-нибудь сделать до отъезда из Хартльбири, ему хотелось показать особенное свойство своего внимания. Он хотел сказать ей что-нибудь такое, что бы открыло ей тайну его сердца. Он решался на это изо дня в день. А между тем день проходил за днем, и он ничего не говорил. Ему казалось, что лорд Думбелло обращался с ним холоднее прежнего, мешал его разговорам с женой и при этом хмурился, но, по его словам, он мало обращал внимания на холодные и сердитые взгляды лорда Думбелло.
– Когда вы переедете в город? – спросил он однажды вечером, обращаясь к леди Думбелло.
– Вероятно, в апреле. Раньше этого, я думаю, мы не оставим Хартльбири.
– Конечно. Вы проведете здесь сезон весенней охоты?
– Да, лорд Думбелло всегда проводит здесь весь март. Иногда на день, на два уезжает в Лондон.
– Как это мило! А я, вы знаете, в четверг должен быть в Лондоне.
– По случаю открытия парламентских заседаний?
– Совершенно так. Если бы вы знали, какая скука, а делать нечего, надобно ехать.
– Если это входит в круг обязанностей человека, то, мне кажется, он должен быть там.
– К сожалению, так, человек должен повиноваться внушениям долга.
При этом мистер Поллисер окинул взглядом всю комнату, и ему показалось, что на него были устремлены глаза лорда Думбелло. Как хотите, а труд был тяжелый. По правде сказать, мистер Поллисер не знал, с чего начать. Что ему нужно было говорить ей? Каким образом начать разговор, который бы кончился объяснением в нежных чувствах? Леди Думбелло была, бесспорно, очень хороша, и в глазах мистера Поллисера казалась очень интересною, но, хоть убейте, он не знал, как начать разговор и что сказать для нее особенное. Связь с такой женщиной, как леди Думбелло, – разумеется, связь платоническая, невинная, но тем не менее истинная, – сообщила бы особенную прелесть его жизни, которая, при настоящих обстоятельствах, была довольна суха. Благодаря молве, которая дошла до него через его дядю, он узнал, что леди Думбелло неравнодушна к нему. И действительно, она так смотрела, как будто он ей нравился, но каким образом сделать первый приступ? Он вполне изучил науку изумлять палату общин и поднимать тревогу в британской нации посредством своих громадных и точных статистических познаний, но что ему сказать хорошенькой женщине?
– Так в апреле вы наверно будете в Лондоне?
Это было при другом случае.
– О, да, я думаю.
– И опять в Карльстонских садах?
– Да, лорд Думбелло нанял тот же дом.
– В самом деле? Какой великолепный дом! Надеюсь, мне будет позволено заглядывать туда от времени до времени.
– Конечно, только я знаю, что вы будете очень заняты.
– Кроме субботы и воскресенья.
– Я всегда принимаю по воскресеньям, – сказала леди Думбелло.
Мистер Поллисер сознавал, что тут вовсе не проглядывало особенного расположения. Позволение заглядывать от времени до времени, доступное для всех других знакомых, ровно ничего не значило, но все же для него такое удовольствие имело такую важность, какой он ожидал при настоящем случае. Поллисер оглянулся и опять увидел, что взоры лорда Думбелло были очень мрачны. Он начал сомневаться, что загородный дом, где все так постоянно на глазах друг у друга, едва ли может служить лучшим в мире местом для подобного маневра. Леди Думбелло была очень хороша, и он любил смотреть на нее, но ему никак не удавалось приискать предмета, которым бы можно было заинтересовать ее в хартльбирийской гостиной. Позже вечером он начал говорить ей что-то насчет сахарных пошлин и потом увидел, что лучше было бы не начинать. Ему оставался один только день, но этот день необходимо было посвятить приготовлению парламентской речи. Лучше отложить до Лондона, там это пойдет гораздо легче. В лондонских салонах, наполненных народом, дело пойдет гораздо легче, и притом же лорд Думбелло не станет торчать перед ним и глазеть на него. Леди Думбелло благосклонно выслушала сентенцию о сахарных пошлинах и попросила определить наибольшую их величину. Это все-таки ближе подходило к настоящему разговору, но выбор предмета был неудачен и не мог, в его руках, быть заменен другим более нежным, потому он решился отложить свои действия до лондонской весны, которая должна была помочь ему, и, сделав это, он чувствовал, что облегчил себя на некоторое время от тяжелого бремени.
