– Почему же их сердца должны быть холодны? Ах, мама! Это ужасная вещь. Мама, я хочу, чтобы вы пожелали им счастья.
Прошло минуты две прежде, чем мистрис Дель собралась с духом, чтобы ответить:
– Почему не пожелать! Желаю.
– Я так желаю от всей моей души, – сказала Лили.
В это время Лили завтракала наверху, но в течение утра спускалась в гостиную.
– Пожалуйста, хорошенько закутывайся, когда спускаешься вниз, – сказала Белл, стоя у подноса, на котором принесла чай и поджаренный тост. – Холод сегодня, как ты называешь, вполне сердитый.
– Я бы назвала его веселым, – сказала Лили, – если бы могла выйти из дому. Помнишь, какие ты читала лекции за разный вздор, который я говорила в тот день, когда он приехал?
– Разве это было, душа моя?
– Неужели ты не помнишь, когда я называла его пустым человеком? О боже! Таким он показался. Тут была моя ошибка, во всем я одна виновата – я это видела с самого начала.
Белл на момент отвернула лицо свое в сторону и слегка топнула ногой. Для нее труднее было, чем для матери, удержаться от гнева, она сделала это движение не с тем, чтобы воздержаться, но чтобы скрыть его.
– Понимаю, Белл. Я знаю, что значит это движение, напрасно ты делаешь это. Поди сюда, Белл, дай мне поучить тебя христианскому терпению и любви. Ты знаешь, ведь я отличный учитель, не правда ли?
– Я бы желала поучиться этому, – сказала Белл. – Бывают обстоятельства, при которых то, что мы называем христианским терпением и любовью, для меня становится совершенно недоступным.
– Вот видишь ли, когда нога твоя делает подобное движение, она поступает не по-христиански, и ты должна держать ее в покое. Этим движением выражается гнев против него – и за что? За то, что он сделал открытие, хотя и слишком поздно, что он не будет счастлив, то есть что я и он не были бы счастливы, если бы брак наш состоялся.
– Сделай милость, Лили, не подвергай такой пытке мою ногу.
– Нет, ее надо подвергнуть, как надо подвергнуть пытке и твои взгляды, и твой голос. Он поступил весьма безрассудно, влюбившись в меня. Весьма безрассудно поступила и я, позволив ему влюбиться в меня, нисколько не подумав, вдруг, внезапно. Я так возгордилась, так была счастлива его предложением, что сразу отдалась ему, не дав ему даже подумать об этом. Все это сделалось в неделю, в две. Можно ли было ожидать после этого, что мы будем принадлежать друг другу вечно?
– А почему же и нет? Лили, это пустяки. Впрочем, перестанем лучше говорить об этом.
– Извините! Я об этом-то и хочу говорить. Это было совершенно так, как я сказала, а если так, то вы не должны ненавидеть его, потому что он поступил, как мог поступить только благородный человек, увидев свою ошибку.
– Как! Через неделю сделать предложение другой!
– Белл, тут была весьма старинная дружба, ты этого не должна забывать. Впрочем, я говорю о его поступке со мной, а не о поступке…
При этом Лили пришло на мысль, что, может быть, в этот самый момент другая девушка получила уже имя, которым она так недавно еще гордилась, в полной надежде, что сама будет носить его.
– Белл, – сказала она, внезапно закончив свою прежнюю мысль, – в котором часу бывают свадьбы в Лондоне?
– Я думаю, во все возможные часы… во всякое время, но не позже двенадцати. Они принадлежат к большому свету и, вероятно, будут венчаться поздно.
– Значит, ты думаешь, что она теперь еще не мистрис Кросби?
– Леди Александрина Кросби, – сказала Белл, содрогаясь.
– Да, да, я совсем забыла. Так бы мне хотелось увидеть ее. Я принимаю в ней самое живое участие. Желала бы я знать, какой у нее цвет волос. Я представляю ее себе женщиной вроде Юноны – высокого роста, красавицей. Я уверена, что она не такая курносая, как я. Знаешь ли, что хотелось бы мне, только это невозможная вещь: быть крестной матерью его первого ребенка.
– Перестань, Лили.
– Право, хотела бы. Но разве ты не слышала, как я сказала, что это невозможно? Не поеду же я в Лондон просить ее об этом.
У нее для крестных отцов и матерей будут всякого рода гранды и пэры. Хотела бы я знать, на что похожи эти знаменитости.
– Не думаю, что между ними и обыкновенными людьми есть какая-нибудь разница. Посмотри на леди Джулию.
– О, это не важная персона. Ведь недостаточно одного титула. Разве ты не помнишь, как он говорил нам, что Поллисер должен сделаться одним из величайших грандов. Я полагаю, что многие желают нравиться им. Он обыкновенно говорил, что так долго обращался между людьми этого рода, что отделиться от них было бы для него весьма трудно. Я не в состоянии была бы сделать что-нибудь подобное, не так ли?
– Для меня ничего нет несноснее подобного этому, как ты выражаешься.
– Для тебя, быть может, а для меня так нет. Ты только подумай, сколько дела и труда у них. Он часто говорил мне об этом. У них в руках управление всем государством, и за это они получают такое скудное вознаграждение.
– Тем хуже для государства.
– Отчего же? Государство наше, по-видимому, процветает. Да что тут говорить с тобой, ты настоящая радикалка. Посмотришь, так из тебя никогда не выйдет порядочной леди.
– Я и не гонюсь за этим, я лучше бы желала быть благородной женщиной.
– Белл, моя милая, неоцененно благороднейшая Белл! Ты самая прекраснейшая леди, каких я еще не знавала. Если бы я была мужчиной, Белл, ты для меня была бы той самой девушкой, которой бы я стала поклоняться, которую бы я боготворила.
– Только ты не мужчина, и поэтому для меня нет никакой пользы.
– А все же ты не должна давать воли своей ножке, ни под каким видом не должна. Кто-то сказал, что все делается к лучшему, и я расположена этому верить.
– У меня, напротив, иногда бывает расположение верить, что многое делается к худшему.
– Это потому, что ты радикалка. Знаешь ли, Белл, я бы встала теперь, только боюсь – такой страшный холод.
– У нас отличный огонь в камине, – сказала Белл.
– Да, я вижу. Но этот огонь не греет меня со всех сторон, как постель. Желала бы я знать минуту, в которую их будут венчать. Теперь еще нет и половины одиннадцатого.
– Ничего нет удивительного, если теперь уже все кончилось.
– Все кончилось! Какие неприятные слова! Все кончилось, и ничто в мире не в состоянии этого исправить. А что, если после этого он будет несчастлив?
– Он должен покориться своей участи, – сказала Белл, представляя себе заранее, что его участь будет весьма незавидная.
– Конечно, должен покориться. Так я встану теперь. – И Лили сделала первый шаг в холодный свет за пределами ее постели. – Мы все должны покориться нашей участи. Я решила, что свадьба кончится в половине двенадцатого.
