– Знаю, и опять говорю вам, что это невозможно.
– Если ты сделаешь усилие, то все это бедствие будет скоро забыто. Если бы ты принудила себя смотреть на него, как на друга, который мог бы сделаться твоим мужем, тогда бы все переменилось, и я увидела бы тебя счастливою!
– Вы как-то странно, мама, хотите от меня отделаться!
– Да, Лили, отделаться именно этим путем. Если бы я могла увидеть, что ты положила свою руку в его, мне кажется, я была бы тогда счастливейшая женщина в мире.
– Мама, я не могу вас осчастливить таким образом. Если бы вы действительно понимали мои чувства, то, поверьте, принятие вашего предложения сделало бы вас несчастною. Я совершила бы великий грех, грех, которого женщины должны оберегаться более всякого другого. В душе я принадлежу другому человеку. Я отдала себя ему, я любила его и восхищалась его любовью. Когда он целовал меня, я отвечала ему поцелуями и жаждала его поцелуев. По-видимому, я жила только для того, чтобы он мог ласкать меня. Во все это время я не думала, что поступаю дурно, потому что он был для меня все. Я принадлежала ему всей душой. Все это изменилось, к моему величайшему несчастью, но восстановить все это или забыть невозможно. Я не могу быть такой девочкой, какой была до его приезда. Я и вы, мама, – две вдовы. У вас есть ваша дочь, а у меня моя мать. Если вы будете довольны, я тем более.
Сказав это, Лили встала и бросилась на шею матери. Куда девались все приготовленные доводы мистрис Дель. Возражения с ее стороны были невозможны, она принуждена была сознаться, что ей должно молчать. Одно только время могло сделать перемену, всякие убеждения были бесполезны. Мистрис Дель обняла свою дочь и заплакала, между тем как глаза Лили были сухи.
– Пусть будет по-твоему, – произнесла она.
– Да, мама, это лучше. Я должна действовать по-своему, не правда ли? Я только этого и хочу, хочу тиранствовать над вами, заставлять вас исполнять все мои приказания, как и следует доброй и хорошей матери. Впрочем, приказания мои не будут строги. Если вы будете послушны, я не покажусь для вас тяжелою. Опять идет Хопкинс. Я уверена, что он намерен поразить и окончательно уничтожит нас своею речью.
Хопкинс знал очень хорошо, к которому окну следовало подойти, потому что в это время только одну комнату и можно было назвать обитаемою. Он подошел к столовой и приплюснул свой нос к оконному стеклу.
– Мы здесь, Хопкинс, – сказала Лили.
Мистрис Дель отвернулась в сторону, она знала, что на щеках ее все еще были слезы.
– Да, мисс, я вас вижу. Мне нужно переговорить с вашей мама.
– Обойди кругом, – сказала Лили, стараясь отклонить от матери необходимость показаться Хопкинсу сейчас же. – Сегодня слишком холодно, чтобы открыть окно, обойди кругом, я открою тебе дверь.
– Слишком холодно! – бормотал Хопкинс по дороге к дверям. – В Гествике будет еще холоднее!
Как бы то ни было, он прошел через кухню, и Лили встретила его в прихожей.
– Что скажешь, Хопкинс? Мама не совсем здорова: у нее головная боль.
– Головная боль? Ну, так я не хочу, чтобы она усилилась. По моему мнению, свежий воздух лучше всего помогает от головной боли, жаль только, что многие его не жалуют. Если вы не будете поднимать на несколько времени рам в оранжерее, то пропадут все растения, точно так же и насчет винограда. Что же! Прикажете идти назад и сказать, почему я не видал ее?
– Ты можешь войти, если хочешь, только потише.
– Потише! Да разве вы слышали, что я шумел когда-нибудь? Извините, мама, сквайр приехал домой.
– Как! Из Гествика? И привез с собой мисс Белл?
– Он никого не привез, кроме самого себя, потому что приехал верхом, и мне кажется, сейчас же уедет назад. Он желает, мистрис Дель, чтобы вы пожаловали к нему. Он приказал поклониться вам. Не знаю, делает ли это какую-нибудь разницу.
– Во всяком случае, Хопкинс, я приду.
– А насчет головной боли говорить не прикажете?
– Насчет чего? – спросила мистрис Дель.
– Нет, нет! Не надо! – сказала Лили. – Мама будет там сию минуту. Иди, мой друг, и скажи это дяде.
Лили взяла его за плечо и повернула к дверям.
– У нее вовсе нет головной боли, – ворчал Хопкинс, возвращаясь к Большому дому. – Как любят лгать эти господа! Если бы я пожаловался на головную боль, когда бы ее вовсе не было, что бы они сказали мне? Бедный человек не должен ни лгать, ни пить и ничего такого не делать.
– Зачем это дядя воротился домой? – спросила мистрис Дель.
– Взглянуть, не перемерли ли поросята. Я удивляюсь, почему он совсем не приехал.
– Я сейчас же должна идти к нему.
– О да, разумеется.
– А что сказать ему насчет переезда?
– Я думаю, ничего. По всей вероятности, он ни слова не скажет об этом, если вы сами не заговорите.
– А если спросит?
– Положитесь на Провидение. Скажите, что у вас болит голова, как я сказала это Хопкинсу, а вы меня и не поняли. Я провожу вас до мостика.
И они вместе перешли через поляну. Лили вскоре осталась одна, и, в ожидании возвращения матери, гуляла по ближайшим к мостику дорожкам. Во время прогулки она припомнила слова, которые сказала своей матери. Она объявила ей, что считает себя тоже вдовою. «Это так и быть должно, – говорила она самой себе, размышляя о последнем разговоре с матерью. – Уж какое это сердце, которое может переноситься сюда и туда, смотря по тому, как потребуют обстоятельства, удобство и спокойствие? Когда он держал меня здесь в своих объятиях. – При этом Лили вспомнила самое место, на котором они стояли. „Моя любовь! Мой друг! Мой муж!“ – говорила она ему тогда, возвращая горячие поцелуи. – Когда он держал меня здесь в своих объятиях, я сказала ему, что так и быть должно, потому что считала его своим мужем. Он переменился, а я нет. Могло случиться, что я перестала бы его любить, и тогда сказала бы ему об этом. Я поступила бы так, как он поступил. Дрожь пробежала по всему ее телу, когда она подумала об этом, подумала о леди Александрине. Но это так скоро, очень скоро. Впрочем, мужчины не то, что женщины».
И Лили ускорила шаги, едва сознавая, где находилась, она припоминала каждую мысль, каждое слово, сказанное в течение тех немногих, но полных событиями месяцев, в которые она научилась смотреть на Кросби, как на мужа. Она говорила, что одержала победу над своим несчастьем, но бывали минуты, в которые она приходила в отчаяние: «Мне говорят: забудьте его! Да это единственная в мире вещь, которая никогда не будет забыта».
Наконец Лили услышала шаги возвращавшейся матери и заняла на мостике свой пост.
– Стойте и давайте все, что есть у вас! – сказала она, когда мать ступила на мостик. – То есть все, что стоит отдать. Что хорошего?
– Пойдем домой, – сказала мистрис Дель, – я расскажу тебе все.
