– Но, Хопкинс, это уже решено. Мы остаемся. Я хотела бы только знать: не можешь ли ты прийти к нам сейчас же и помочь распаковать все вещи.
– Как! Сегодня же… вечером, когда…
– Да, да, теперь, мы хотим расставить все вещи на прежние места, прежде чем наши воротятся из Гествика.
Хопкинс почесал в голове и начал колебаться, ему не хотелось принять предложения, которое могло быть сочтено за детское, но наконец он согласился, сознавая, что предлагаемая работа сама по себе была добрым делом. Мистрис Дель тоже согласилась, смеясь над ребяческим поступком Дель, вещи были весьма скоро распакованы, и между Лили и Хопкинсом образовалась на некоторое время тесная дружба. Распаковка и расстановка вещей не совсем еще кончилась, когда возгорелась война из-за навоза и когда Хопкинс, не имея достаточно сил, чтобы подавить свои чувства, пришел наконец к Лили и, сложив к ногам ее всю тяжесть и всю славу своей более чем шестидесятилетней службы, умолял ее привести дела в прежний порядок.
– Это убивает меня, мисс, право, убивает, посмотрите только, как срезают они спаржу, это вовсе не срезка, они просто калечат ее. Режут сплеча, что годится и что не годится. Сажают овощи там, где я вовсе не думал сажать, хотя они и знают, что я этого не думал. Я стоял подле и не мог сказать слова. Я скорее бы согласился умереть. Мисс Лили, если бы вы знали мои страдания при виде всего этого… о нет! их никто не перескажет… никто, никто и никто!
Хопкинс отвернулся и заплакал.
– Дядя, – сказала Лили, подойдя к самому его креслу, – я хочу просить у вас большой милости.
– Большой милости! В настоящее время, мне кажется, я не в состоянии буду отказать тебе в чем бы то ни было. Не намерена ли ты попросить, чтобы я пригласил к себе еще одного графа?
– Еще одного графа? – спросила Лили.
– Да, разве ты не слышала? Мисс Белл была здесь сегодня поутру и требовала, чтобы на свадьбу я непременно пригласил лорда Дегеста и его сестру. Мне кажется, между Белл и леди Джулией есть какие-то замыслы.
– И конечно, вы пригласите их?
– Разумеется, я должен пригласить. От этого не отделаешься. Все это будет прекрасно для Белл, которая отправится с мужем в Уэльс, но что придется мне делать с леди Джулией и графом, когда молодые уедут? Не придешь ли ты на помощь ко мне?
В ответ на это Лили, само собой разумеется, обещала прийти и помочь.
– Я думаю, что в этот день мы и без того все будем у вас. Теперь насчет милости. Дядя вы должны простить Хопкинса.
– Простить Хопкинса! Ни за что! – сказал сквайр.
– Нет, простите его. Вы не можете себе представить, до какой степени он несчастлив.
– Каким же образом я прощу человека, который не хочет мне уступить! Он шатается здесь и ничего не делает, возвращает назад жалованье и смотрит таким зверем, как будто намерен кого-нибудь убить, и все из-за того, что не хочет делать так, как приказывают. Могу ли я простить подобного человека?
– Почему же нельзя, дядя?
– Это будет значить все равно, что он простит меня. Он знает очень хорошо, что может приступить к делу, когда ему вздумается, да и то сказать, его никогда не отстраняли от дела.
– Но, дядя, он кажется таким несчастным.
– Что же могу я сделать, чтобы он был счастливее?
– Дойти до его коттеджа и сказать, что вы его прощаете.
– Он начнет спорить со мной и представлять свои резоны.
– Не думаю, он слишком убит для того, чтобы спорить теперь.
– Ах, Лили! Ты не знаешь его так, как знаю я. Никакие несчастья в мире не в состоянии уменьшить заносчивости этого человека. Изволь, я схожу, если ты просишь, но мне кажется, это будет значить, что я создан для того, чтобы всякому подчиняться. Я слышу очень много о чувствах других людей, но не знаю, чтобы кто-нибудь подумал о моих собственных чувствах.
Сквайр был далеко не в приятном настроении духа, так что Лили начинала сожалеть о своей настойчивости. Как бы то ни было, она успела вытащить его из дому и пройти с ним через сад к коттеджу, по дороге Лили обещала думать о нем всегда и всегда. Сцена с Хопкинсом не может быть описана теперь, она заняла бы много из весьма немногих остающихся страниц для нашего рассказа. Считаю необходимым, однако же, сказать, что в результате ее для сквайра всего торжественнее было заключение трактата взаимного прощения. Хопкинс признавался и обвинял себя в том, что не в силах был сдержать своих чувств, но при этом надо было видеть его раздражение! Он не мог удержать языка, и, разумеется, также много сказал в свое оправдание, как и в признание своей виновности. В сущности, торжество было на его стороне, потому что с этой поры никто не должен был вмешиваться в его распоряжения на дворе фермы. Главнее всего он показал покорность своему господину согласием получить жалованье за две недели, проведенные им в совершенной праздности.
Благодаря этому маленькому событию, Лили более уже не боялась неприятных разговоров, которых следовало ожидать от Хопкинса по поводу изменившихся планов переселения, но нельзя было надеяться на такую же пощаду со стороны мистрис Харп, мистрис Кромп и, пуще всего, мистрис Бойс. Все они принимали участие более или менее сильное в размолвке Хопкинса с сквайром, но участие их в занятии Малого дома было несравненно сильнее, отказ садовника принять жалованье становился для мистрис Харп предметом второстепенной важности, в то время, когда она занята была вопросом, будет ли дом окрашен, как внутри, так и снаружи. «Да, – говорила она, – я сама думаю сходить в Гествик и приискать квартиру, сама уложу и постели свои». Лили ничего не отвечала на это, чувствуя, что это была часть того наказания, которого она ожидала.
– Без вас мы бы совсем осиротели, – сказала мистрис Кромп, обращаясь к Лили и Белл, – а может быть, вместо вас мы получили бы кого-нибудь хуже, но зачем вы запаковали все свои вещи в огромные сундуки? Неужели только для того, чтобы снова все распаковать?
– Мы отдумали переезжать, мистрис Кромп, – отвечала Белл довольно сердито.
– Да, я знаю, что отдумали. Для таких людей, как вы, это возможно, без всякого сомнения, но когда мы что-нибудь отдумаем, тогда все заговорят.
– Кажется, что так! – сказала Лили. – Ничего, мистрис Кромп. Не задерживайте только наших писем, и мы не будем ссориться.
– Письма! Будь они прокляты. Я желала бы, чтобы подобной дряни совсем не существовало. Вчера был здесь какой-то человек с таким повелительным тоном. Не знаю, откуда он приехал, вероятно, из Лондона, и это для него не хорошо, и то дурно, и все скверно, а потом и говорит, что откажет мне от места.
– Скажите, пожалуйста, мистрис Кромп, это весьма неприятно!
– Откажет от места! Откажет в двух с половиной пенсах в день! Я и сказала ему, пусть он отказывает самому себе, пусть берет себе на плечи старые сумки и всякую дрянь. Письма – великая важность! И зачем они нанимают почтмейстеров, если не могут заплатить больше двух с половиною пенсов?
