– Дядя, – сказала Лили, – эти господа ничего не застрелили, и вследствие этого вы не можете себе представить, какими они кажутся несчастными. Всему виной эти негодные куропатки.
– Куропаток у нас много, только надобно уметь их выследить, – сказал сквайр.
– Виноваты собаки, которые ужасно горячатся, – сказал Кросби.
– При мне они не горячатся, – заметил сквайр. – Не горячатся они и при Дингльсе. – Дингльс был главный егермейстер и смотритель дичи. – Дело в том, молодые люди, вы верно хотите, чтобы собаки исполняли за вас всю работу. Для вас, я вижу, большого труда стоит походить да поискать хорошенько дичи. Однако, мои милые, вы опоздаете к обеду, если не поторопитесь.
– Сегодня вечером мы не будем у вас, – сказала Белл.
– Почему же?
– Потому что мы намерены остаться с мама.
– А почему бы вашей матери не прийти вместе с вами? Пусть меня отбичуют, если я понимаю причину этому. Другой бы подумал, что при настоящих обстоятельствах она будет ряда видеть вас вместе, как можно чаще.
– Мы, кажется, видимся довольно часто, – сказала Лили, – что же касается до мама, то я полагаю, она считает…
И Лили остановилась, встретив умоляющий взгляд сестры своей Белл. Она приготовилась с негодованием привести какое-то извинение, извинение, которое должно было возбудить гнев в ее дяде. Лили имела обыкновение говорить сквайру резкие слова, и потому он не питал к ней такого расположения, как к ее молчаливой и более рассудительной сестре. В настоящую минуту сквайр быстро повернулся и пошел в дом, а за ним последовали и молодые джентльмены, выразив на скорую руку обыкновенные прощальные приветствия. Две сестрицы пошли по дорожке, ведущей через маленький мостик, вполне сознавая, что прогулка не доставила того удовольствия, которого они ожидали.
– Тебе, Лили, не следовало бы раздражать его, – сказала Белл.
– А ему не следовало бы отзываться таким образом о нашей мама. Мне кажется, Белл, ты вовсе не обращаешь внимания на его слова.
– Ах, Лили!
– Это верно. Они меня всегда так сердят, чти я не могу удержаться от дерзостей. Неужели же мама должна идти туда, собственно, для того, чтобы угождать его капризам?
– Поверь, Лили, что мама знает не хуже нашего, что ей нужно делать. Характером она нисколько не слабее дяди Кристофера и, право, никому не позволит себя обидеть. Но, Лили, неужели ты полагаешь, что я нисколько не думаю о нашей мама? Я знаю, ты не хотела упрекнуть меня в этом?
– Разумеется, я и не думала.
В это время сестры присоединились к своей матери в маленьком владении, но мы обратимся к мужчинам, возвратившимся в Большой дом после охоты.
С Кросби, во время его переодевания к обеду, сделался один из тех меланхолических припадков, о которых я уже говорил. Неужели и в самом деле ему предстояло разрушить все то, что он создал в течении прошедших лет своей жизни, сопровождаемой до настоящей поры успехами? Или, задавая себе вопрос более строгий, он спрашивал себя: не разрушил ли уже он этим делом все свои успехи? Его женитьба на Лили, к счастью или несчастью, была делом решенным, не допускавшим ни малейшего сомнения. Отдавая полную справедливость этому человеку, я должен сказать, что в подобные минуты душевной пытки он всеми силами старался считать Лили неоцененным сокровищем, посланным ему судьбою, сокровищем, которое должно вознаградить его в предстоящем бедствии. А бедствие более и более становилось очевидным. Ему предстояло отказаться от клубов, от моды, от всего, что он приобрел до настоящего времени, что обратилось для него в привычку, и довольствоваться скучной, обыденной жизнью семьянина, с восемьюстами фунтов годового дохода, в небольшом доме, полном ребятишек. Земной рай и блаженство, которые он предвидел в своей будущности, исчезли как мечта. Лили хороша, даже очень хороша. По его словам: «Это была такая миленькая девушка, какой он в жизнь свою не видывал». Что бы там ни случилось, думал он, ее счастье должно служить для него предметом первейшей заботы и попечений. Что касается до него самого, он начинал бояться, что вознаграждение это едва ли будет достаточно. «Что ж такое, ведь это я же сделал, – говорил он про себя, намереваясь быть более благородным в своем монологе. – я сам себя приучил ко всему этому, и очень глупо. Само собою разумеется, я должен страдать, и страдать страшным образом. Она, конечно, никогда об этом не узнает. Милое, очаровательное, невинное создание!» И потом он начал думать о сквайре как о человеке, к которому считал себя в праве питать полное негодование вследствие своего собственного бескорыстного и благородного поведения в отношении к его племяннице. «Но все же я дам ему знать, как я понимаю эти вещи, – говорил Кросби. – Делю хорошо говорить, что со мной поступили благородно. Хорошо благородство – пристроить племянницу с помощью обмана. Я был уверен, что он наградит ее».
Наконец, самым решительным образом положив в душе своей не покидать Лили после обещания жениться на ней, Кросби старался найти утешение в мысли, что может, во всяком случае, позволить себе еще годика два пожить в Лондоне и окончательно насладиться жизнью холостяка. Девушки, выходящие замуж без состояния, сами знают, что им надобно ждать. Лили сама уже сказывала, что касательно себя она не торопится. Поэтому не было особенной надобности в немедленном исключении своего имени из списка членов клуба Себрэйта. Так старался утешить себя Кросби, решившись однако в тот же вечер серьезно переговорит с сквайром о приданом Лили.
Но что думала Лили в это же самое время, делая, в свою очередь, некоторые перемены в скромном туалете перед скромным обедом в Малом доме?
– Я не умею ценить его привязанности, – говорила она про себя, – решительно не умею. Я забываю, что для меня, собственно для меня, он должен отказаться от многого, а я, когда что-нибудь огорчает его, вместо утешения только раздражаю его.
Затем Лили обвиняла себя в том, что не любила его и вполовину, что она еще не показала ему, как искренно и как вполне его любила. На это она смотрела с своей собственной точки зрения, она держалась того мнения, что как девица не должна позволять мужчине брать верх над собой до тех пор, пока обстоятельства не представят ему этого права, так точно она не должна скрывать любви своей, но дать ей полную свободу и всею силою своей изливаться для него, когда существование такого обстоятельства окажется несомненным. А между тем, когда наступило время для приложения этой теории к практике, Лили сознавала, что не соблюдает правил своей теории. Она без всякого умысла принимала на себя вид притворной скромности, оказывала притворное равнодушие наперекор действительности своих чувств. Так точно поступила она с ним и сегодня, при прощании не подала ему даже руки для пожатия, не бросила на него взгляда, в котором выражалась бы ее любовь, и вследствие этого Лили была крайне недовольна собой, даже сердилась на себя.
– Кажется, я заставлю его ненавидеть меня, – проговорила она вслух в присутствии Белл.
– Это было бы очень грустно, – сказала Белл. – Но я не вижу, чтобы это могло случиться.
