В то время как он лежал еще в постели, зная, что через час ему снова предстояло бороться с опасностями своей роли, он чувствовал, что ненавидит замок Курси со всеми его обитателями. Было ли между ними хотя одно существо, которое можно бы сравнить с мистрис Дель и ее дочерями? Он презирал и Джоржа, и Джона. Он проклинал хозяина дома. Что касается до графини, Кросби был к ней совершенно равнодушен, считая ее за женщину, с которой хорошо иметь знакомство, но которая была известна не более как госпожа замка Курси и дома, и в Лондоне. Относительно дочерей графини, он смеялся над всеми ими, даже над Александриной, в которую, казалось, был влюблен. Может статься, он питал к ней некоторого рода любовь, но эта любовь никогда не затрагивала его сердца. Он умел оценить каждую вещь по ее достоинству, умел оценить и замок Курси с его привилегиями, и леди Думбелло, и леди Клэндидлем, и все, все вообще. Он знал, что был гораздо счастливее на Оллингтонской поляне и гораздо довольнее самим собою, чем в великолепных чертогах леди Хартльтон в Шропшейре. Леди Думбелло могла быть довольна всеми этими вещами, даже в самых сокровенных уголках своей души, но он ведь не леди Думбелло. Он знал, что для него есть что-то лучшее, более доступное.
Несмотря на то, воздух Курси был для него слишком тяжел. Соображая все сложившиеся обстоятельства, он считал себя за человека, пораженного проказой, от которой нет исцеления, и потому совершенно зависящего на всю жизнь от развития этой болезни. Бесполезно было бы для него говорить самому себе, что Малый оллингтонский дом лучше замка Курси. Сатана знал, что небо лучше ада, но он нашел себя более способным для последнего места. Кросби осмеивал леди Думбелло и даже в кругу ее друзей употреблял самые резкие слова, какие только могло приискать его остроумие, несмотря на то для него дорога была привилегия находиться с ней в одном и том же доме. Такова была дорога жизни, на которую попал Кросби, и он внутренно признавался, что борьба за желание уклониться от этой дороги будет ему не по силам. Все, что тревожило и волновало его в то время, как он находился в Оллингтоне, приводило его в смущение и страх под занавесами замка Курси.
Не лучше ли бежать ему сейчас же из этого места? Он сознавался самому себе, что раскаивался в своем обещании жениться на Лилиане Дель, но все же решился во что бы то ни стало выполнить это обещание. Он честью был обязан жениться на этой «девочке», и потому сурово смотрел на драпировку над его головой, уверяя себя, что он человек честный. Да, он готов пожертвовать собою. Дав слово, он не хотел отказаться от него. Он был слишком для этого благороден!
Но благоразумно ли он поступил, отклонив от себя умный совет Лили, когда она говорила ему в поле, что лучше было бы для них обоих разлучиться? Он не хотел признаться самому себе, что отвергнул ее предложение собственно потому, что не имел достаточно твердости характера, чтобы принять его в ту же минуту. Нет. Он был слишком добр в отношении к бедной девушке, чтобы воспользоваться ее словами. В таком роде он рассматривал это дело в своей груди. Он был совершенно предан Лили, и теперь результат оказывался тот, что они оба на всю жизнь будут несчастны! Он не мог бы жить счастливо с семейством при ограниченных средствах. Он знал это очень хорошо. Никто другой, кроме него самого, не был бы в этом деле более строгим судьею. Но теперь было слишком поздно исправлять недостатки прежнего воспитания.
В этом роде он рассматривал и обсуждал свое положение, лежа в постели, причем один довод противоречил другому снова и снова, и каждый из них приводил его к убеждению, что помолвка была для него несчастьем! Бедная Лили! В ее последних словах заключалось уверение, что она никогда не позволит себе сомневаться в его верности. В это первое утро после отсутствия Кросби и Лили, пробудясь от сна, много, много думала о взаимных клятвах. Как свято желала она их выполнить! Какою бы преданною женою она была для него! Она не только бы любила его, но в любви своей она служила бы ему, посвящая на это служение все свои силы и энергию, – служила бы ему в этом мире и, если возможно, в будущем.
– Белл, – сказала она, – я бы желала, чтобы ты тоже вышла замуж.
– Благодарю тебя, душа моя, – сказала Белл. – Может статься, когда-нибудь и выйду.
– Ах, Белл! Я говорю тебе не шутя. Это кажется такое серьезное дело. И право, ты не стала бы так говорить мне об этом, как говоришь теперь, если бы сама находилась в одинаковом со мной положении. Как ты думаешь, сделаю ли я его счастливым?
– Сделаешь, без всякого сомнения.
– Счастливее, чем с другой, которую он мог бы встретить? Я не смею думать об этом. Мне кажется, я бы завтра же отдала назад его слово, если бы увидела, что другая будет для него лучше, чем я.
Ну что бы сказала Лили, если бы знала чарующие прелести леди Александрины де Курси?
Графиня была весьма любезна к нему, ни слова не сказала о его помолвке, хотя очень много говорила с ним о его поездке в Оллингтон. Кросби был весьма приятный человек в дамском обществе. Он был охотник, но не такой записной, чтобы целый день рыскать по полям. Как политик, он не жертвовал утренних часов чтению синих книг или рассмотрению тактических маневров той или другой партии. Как любитель чтения, он не обрекал себя кабинетной жизни. Как наездник, он не проводил времени в конюшнях. Он умел вызвать на разговор и поддержать его, когда это требовалось, и удалиться, когда его присутствие между женщинами оказывалось ненужным. На другой день по приезде, между чаем и завтраком, Кросби долго беседовал с графиней и старался казаться как можно любезнее. Графиня продолжала подсмеиваться над его продолжительным пребыванием между такими патриархальными людьми, как Дели; Кросби принимал ее сарказмы за шутку.
– Шесть недель в Оллингтоне, и без всякого движения! Помилуйте, мистер Кросби, да вы должны себя чувствовать, что вы там прозябали!
– Я и прозябал, как старинное дерево. Я пустил от себя такие корни, что едва мог сдвинуться с места.
– Верно, дом сквайра во все это время был полон гостей?
– Кроме Бернарда Деля, племянника леди Джулии, никого больше не было.
– Точь-в-точь история Дамона и Пифия. По всему видно, что вы отправились под тени Оллингтона наслаждаться в течение шести недель беспрерывными удовольствиями дружбы.
– Дружбы и куропаток.
– Неужели же там, кроме этого, ничего больше не было?
– Нет, этого не скажу. Там была вдова с двумя весьма миленькими дочерями, живущими если не в том же самом доме, то на той же земле.
– В самом деле? Это делает большую разницу, не правда ли? Вы не такой человек, чтобы переносить лишения относительно куропаток и тем более испытывать недостаток в дружбе. Но как скоро вы заговорили о хорошеньких девицах…
– Тогда это делает большую разницу, не правда ли?
– Весьма большую. Мне кажется, я и прежде слышала об этой мистрис Дель. Так ее дочери миленькие создания?
– Весьма миленькие.
– Играют в крикет и кушают кислое молоко на лугу. Но скажите, неужели это все не наскучило вам?
