– Нисколько. Я был счастлив с раннего утра и до позднего вечера.
– Ходили, полагаю, с пастушьим посошком?
– Только не с живым. Я пользовался всеми удовольствиями сельской жизни. Я узнал многое насчет поросят.
– Под руководством мисс Дель?
– Да, под руководством мисс Дель.
– Я уверена, что одна особа премного вам обязана за то, что вы расстались с такими прелестями и приехали к таким неромантичным людям, как мы. Впрочем, я знаю, мужчины всегда делают подобные вещи раз или раза два в своей жизни и потом говорят об этом как о своих сувенирах. Я полагаю, что для вас это не будет сувениром.
Вопрос был прямой, но, несмотря на то, он допускал уклончивый ответ.
– Да, – сказал Кросби, – для меня это действительно сувенир, который останется при мне на всю мою жизнь.
Графиня была совершенно довольна. Она нисколько не сомневалась в истине тех новостей, которые привезла с собой леди Джулия. Для нее нисколько не было удивительно, что Кросби дал слово жениться на молоденькой барышне в провинции и в то же время обнаруживал все признаки любви к ее лондонской дочери. В ее глазах подобного рода поступок не имел в себе ничего постыдного. Мужчины поступают так ежедневно, и девицы всегда должны быть приготовлены к таким поступкам. В ее глазах помолвленного мужчину нельзя еще считать совершенно безопасным от атаки. Оглядываясь назад на минувшие карьеры своей собственной вереницы, ей предстояло насчитать немало разочарований, испытанных ее дочерями. Со всеми, кроме Александрины, поступлено было точно таким же образом. Леди де Курси питала сначала большие надежды относительно своих дочерей, потом умеренные надежды, а за ними следовало горькое разочарование. Только одна вышла замуж, и притом не более как за стряпчего. Из всего этого нельзя полагать, чтобы она имела благородные чувства касательно прав Лили в этом деле.
Правда, такой человек, как Кросби, не мог составить блистательной партии для дочери графа. Подобная женитьба была бы жалким торжеством. Графиня, заметив в течение минувшего лондонского сезона, каким образом шли дела Александрины, сделала своему дитяти предостережение, даже выговор за ее неблагоразумие. Но ее дитя держалось благоразумия четырнадцать лет, так что оно обратилось для нее в невыносимую тягость. Сестры Александрины занимались этим трудом еще дольше и, наконец, бросили его с отчаянием. Александрина не говорила своей родительнице, что ее сердце перестало уже подчиняться благоразумию и что она навсегда посвятила себя Кросби, она показывала недовольный вид, говорила, что сама знает очень хорошо, что делает, в свою очередь бранила мать и принудила леди де Курси заметить, что борьба становилась очень тяжела. При том же тут были другие соображения. Мистер Кросби не имел своего состояния, но он был человек, из которого, с помощью фамильного влияния и при его способностях, можно бы было что-нибудь сделать. Он не был таким тяжелым человеком, которого не могла бы привести в брожение никакая закваска. Это был человек с таким положением в обществе, какого не постыдилась бы ни сама графиня, ни ее дочери. Леди де Курси не выразила прямого согласия на ведение атаки, но мать и дочь понимали друг друга и соглашались, что составленный план можно допустить к исполнению.
Между тем совершенно неожиданно приходит известие об оллингтонской девушке. Леди де Курси не сердилась на Кросби. Сердиться за такие вещи было бы бесполезно, глупо и даже неприлично. Это была часть игры, которая казалась для нее такою же натуральною, как ровное поле для игрока в крикет. Ведь и то сказать, человек не может же всегда выигрывать в какой бы то ни было игре. Она нисколько не сомневалась в помолвке Кросби с Лилианой Дель, как не сомневалась и в том, что Кросби стыдится этой помолвки. Если бы он действительно любил мисс Дель, он бы не оставил ее и не приехал в замок Курси. Если он действительно решился жениться на ней, он не стал бы отражать все вопросы относительно своей помолвки ложными ответами. Он забавлялся с Лили Дель, и надо полагать, что молоденькая девочка думала о своем замужестве не очень серьезно. С этой точки зрения и в этом благотворном свете леди де Курси смотрела на вопрос о женитьбе Кросби.
Кросби должен был до обеденного времени написать письмо Лили Дель. Он обещал сделать это немедленно по приезде – и знал, что целым днем опоздал исполнить свое обещание. Лили говорила ему, что будет жить его письмами, и потому необходимо было немедленно доставить ей эту пищу. Он отправился в свою комнату значительно раньше обеда, достал перо, чернила и бумагу.
Да, Кросби достал перо, чернила и бумагу и потом увидел, что нет ничего труднее начала. Прошу заметить, что Кросби не совсем был человеком бессовестным. Он не мог сесть и писать письмо под диктовку своего сердца, он понимал, что тогда каждое слово в его письме была бы чистейшая ложь. Он был светский, непостоянный человек, весьма склонный много думать о себе и приписывать себе качества, которых вовсе не имел, но не мог быть фальшивым с преднамеренной жестокостью в отношении к женщине, которую он поклялся любить. Он не мог написать Лили письмо, проникнутое теплым чувством любви, не принудив себя, хотя на время, почувствовать к ней истинную теплую любовь. Поэтому Кросби долго сидел с сухим пером, стараясь переработать свои мысли, которые хитрость графини де Курси успела сделать враждебными к Лили и Оллингтону. Он должен был бороться с самим собою, делая усилия начать письмо, усилия, которые бывают часто безуспешны. Иногда легче поднять пару стофунтовых гирь, чем сложить в уме несколько мыслей, которые в другое время, когда и не нужно, мчатся одна за другой без всякого понуждения.
Наконец он выставил месяц и число, в это время кто-то постучался в дверь и вслед затем в комнату вошел высокопочтенный Джон:
– Послушай, Кросби, вчера перед обедом ты что-то говорил о сигарах.
– Ни слова, – отвечал Кросби несколько сердитым тоном.
– Так это, должно быть, я говорил. Вот что, возьми-ка свой портсигар и приходи в шорную, если не хочешь курить здесь.
Я устроил там маленький приют, мы можем ходить туда и заглядывать в конюшню.
Кросби желал, чтобы высокопочтенный Джон провалился сквозь землю.
– Я должен писать письма, – сказал он, – кроме того, я не имею привычки курить до обеда.
– Вот еще вздор. Я выкуривал с тобой сотни сигар до обеда, уж не хочешь ли ты обратиться в такую же скрягу, как Джорж и ему подобные? Не знаю, право, что делается нынче на свете. А, тебе верно запретила курить маленькая девочка – оллингтонская невеста?
– Маленькая девочка… – начал было Кросби, но потом размыслил, что нехорошо было бы для него говорить с таким товарищем об этой девочке. – Без шуток, – сказал он. – Мне нужно написать несколько писем и сегодня же отправить на почту. Мой портсигар на туалете.
– Надеюсь, много пройдет времени прежде, чем доведут меня до подобного состояния, – сказал Джон, взяв портсигар.
– Ты, пожалуйста, возврати мне его, – сказал Кросби.
– Верно, невестин подарок, – сказал Джон. – Отличная вещица! Не бойся, возвращу.
