Не буду приводить здесь в подробности письма Кросби к мистрис Дель. Оно занимало четыре страницы почтовой бумаги и принадлежало к числу таких писем, что всякий человек, писавший нечто подобное, должен считать себя величайшим негодяем. «Я знаю, вы будете проклинать меня, – говорил Кросби, – и я вполне это заслуживаю. Знаю, что меня следует наказать за это, и я должен перенести наказание. Самым жестоким наказанием для меня будет служить уже то, что мне никогда больше не держать головы своей прямо». Дальше он говорил: «Мое единственное оправдание состоит в том, что я никогда бы не мог доставить ей счастья. Она воспитана как ангел, с чистыми мыслями, святыми надеждами, с верою во все доброе, возвышенное, благородное. Во всю мою жизнь я был окружен предметами низкими, чуждыми всякого благородства. Каким же образом мог жить я с ней или она со мной. Теперь я в этом убежден совершенно, моя вина заключается в том, что я не сознавал этого в то время, когда находился при ней. Я хочу высказаться вполне, – продолжал он к концу письма, – и потому должен сообщить вам, что я дал уже слово жениться на другой. О, я предвижу, до какой степени отравлены будут ваши чувства по прочтении этого известия, но не будут так отравлены, как мои теперь, когда я пишу об этом. Да, я дал слово жениться на другой, которая будет соответствовать мне, а я – ей. Конечно, вы не захотите, чтобы я отзывался дурно о той, которая должна быть для меня и самым близким, и самым дорогим созданием, с которым я могу соединить свою судьбу без внутреннего убеждения, что подобным соединением разрушу все свое счастье. Лилиана всегда будет первою в моих молитвах. Надеюсь, что, полюбив честного человека, она скоро забудет, что знала когда-то такого бесчестного, как Адольф Кросби».
Каково должно быть выражение его лица, когда он писал о себе эти слова при тусклом свете своей небольшой, одинокой лампы? Если бы он писал это письмо днем, в своей канцелярии, при людях, беспрестанно входящих и выходящих из его кабинета, он едва ли бы выразился о себе так откровенно. Он думал бы тогда, что написанные им о себе слова могут быть прочтены другими глазами, кроме тех, для которых они предназначались. Но в то время, когда он сидел один, в глубине ночи, и раскаивался в своем преступлении почти чистосердечно, он был уверен, что написанного им никто другой не прочитает. В этих словах, говорил он, должна заключаться истина. Теперь они были прочитаны той, кому были адресованы, перед матерью стояла дочь, ей предстояло выслушать свой приговор.
– Скажите мне все сразу, – повторила Лили.
Но какими словами могла мать передать ей содержание письма?
– Лили, – сказала она, встав с места и оставив оба письма на кушетке: из них адресованное на имя Лили было спрятано под носовым платком, а другое, прочитанное, лежало развернутым и на виду. Мистрис Дель взяла обе руки дочери в свои руки, посмотрела ей в лицо и сказала: – Лили, дитя мое!
Больше она ничего не могла сказать, рыдания заглушили ее слова.
– Разве это от него, мама? Могу я прочитать? Надеюсь, он…
– Да, это от мистера Кросби.
– Неужели он болен, мама? Не мучьте меня, скажите мне сразу. Если он болен, я поеду к нему.
– Нет, нет, моя милочка, он не болен. Но подожди… не читай еще. О, Лили! В этом письме заключаются дурные вести, весьма дурные вести.
– Мама, если он не в опасности, то я могу прочитать. Дурные вести относятся до него или только до меня?
В этот момент служанка постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вполовину отворила ее:
– Извините, внизу мистер Бернард желает переговорить с вами.
– Мистер Бернард! Попроси мисс Белл принять его.
– Мисс Белл уже с ним, но он говорит, что ему непременно нужно видеться с вами.
Мистрис Дель чувствовала, что ей нельзя оставить Белл одну. Она не могла взять с собой письма и в то же время не могла оставить дочь свою при раскрытом письме.
– Я не могу с ним видеться, – сказала мистрис Дель. – Спроси, что ему угодно. Скажи, что в настоящую минуту я не могу спуститься вниз.
Служанка удалилась, и Бернард передал Белл свое поручение.
– Скажите, Бернард, что это значит? – спросила Белл. – Не случилось ли чего-нибудь дурного с мистером Кросби?
Бернард в немногих словах рассказал все и, понимая, почему его тетка не вышла к нему, отправился назад в Большой дом. Белл, пораженная таким известием, бессознательно села за стол и, положив на него локти, поддерживала руками свою голову.
«Это убьет ее, – говорила она. – Лили, моя бедная, милая, дорогая Лили! Это решительно убьет ее».
Мать между тем оставалась с дочерью, горестное известие еще не было сообщено.
– Мама, – сказала Лили, – что бы там ни было, но я должна знать это. Я начинаю угадывать истину. Вам больно передать ее. Позвольте. Могу ли я сама прочитать его?
Спокойствие Лили изумляло мистрис Дель. Нельзя было не думать, что Лили угадывала истину, иначе она не обнаруживала бы такой твердости духа, слезы в глазах ее как будто высохли.
– Ты можешь прочитать, но прежде я должна рассказать тебе его содержание. О дитя мое, родное мое дитя!
В это время Лили склонилась к постели, и ее мать остановилась перед ней и начала ее ласкать.
– В таком случае расскажите мне, – сказала она. – Впрочем, я знаю, в чем дело. На свободе, вдали от меня, он передумал о браке и находит, что это не должно быть так, как мы полагали. Я предлагала ему до отъезда взять назад свое слово, и теперь он убедился, что лучше принять предложение. Так ли это, мама?
Мистрис Дель ничего не сказала в ответ, но Лили понимала по выражению ее лица, что это совершенно так.
– Он мог бы написать мне самой, – сказала Лили с особенной гордостью. – Мама, пойдемте завтракать. Значит, мне он ничего не прислал?
– К тебе есть записка. Он просит, чтоб я ее прочитала, но я ее не распечатала. Вот она.
– Дайте ее мне, – сказала Лили почти сердито. – Позвольте мне прочитать его последние слова ко мне.
И Лили взяла записку из рук матери.
«Лили, – говорилось в записке, – ваша мать расскажет вам все. Прежде чем вы прочитаете эти немногие слова, вы узнаете, что доверялись человеку, не заслуживающему ни малейшего доверия. Я знаю, что вы будете презирать меня. Не смею даже просить у вас прощения, понадеюсь, что вы позволите мне молиться о вашем счастье. А. К.».
Лили прочитала эти слова, не изменяя своего положения. Потом она встала, подошла к стулу и села на него спиной к матери. Мистрис Дель тихонько пошла вслед за ней и стала позади стула, не смея говорить с несчастной дочерью. С запиской Кросби в руке Лили просидела минут пять, устремив взоры в открытое окно.
– Я не буду презирать его, я прощаю ему, – сказала она наконец, стараясь владеть своим голосом и почти не обнаруживая признаков, что не может успеть в своей попытке. – Мне больше нельзя писать к нему, но вы, мама, напишите и скажите ему, что я прощаю его. Теперь пойдемте завтракать.
