– Где я?
– Как где? – удивленно воскликнула прислужница. – В особняке благой владычицы. О великий Крэн, да не пугайся ты так! Бояться нечего. Благодари богов, что тебе повезло.
– Это я от неожиданности, – со слабой улыбкой призналась Майя. – Мне очень страшно было.
– Ну, все уже позади.
– Ох, сайет, – нерешительно начала Майя. – А вы мне не расскажете, кто вы, зачем я здесь и чего ждать?
– Что ж, начнем с самого начала, – рассмеялась прислужница. – Меня зовут Ашактиса, величать меня сайет ни к чему. Тебя Майей зовут? Так вот, Майя, теперь ванну пора принять – владычица тебя к себе призывает.
Майя вцепилась в покрывало.
– Ой, зачем это?
– Ну что ты, глупенькая! Неужели ты ее боишься? – спросила Ашактиса.
– Конечно боюсь. И не одна я.
– А Сенчо ты не боялась? Ладно, некогда разговаривать, тебе искупаться надо, – напомнила Ашактиса. – Вот купальная простыня, завернись, и пойдем со мной.
На крытую галерею вылетали клубы ароматного пара, а при виде купальни у Майи перехватило дух от восторга – такой роскоши она не видела даже у Сенчо. У стены, на широкой каменной жаровне с горящими углями, стояли два больших чана с горячей водой, рядом лежали ковши на длинных железных ручках. В пол был встроен круглый бассейн диаметром семь локтей, из зеленого малахита, с бортиками, выложенными алой плиткой с изображениями птиц, цветов и зверей. На полках у противоположной стены были разложены склянки с ароматическими маслами и отдушками, кусочки пемзы, благоуханное мыло, всевозможные пилочки, щеточки и лучинки. От чана с холодной водой к ванне подвели медную трубу, заткнутую деревянной пробкой. На двух резных ложах, устланных коврами, высились груды пушистых полотенец, а на полках были сложены купальные простыни, тапочки, гребни, расчески, щетки и серебряные ручные зеркальца.
Дильгайская невольница, темноглазая, с плоским носом и длинной черной косой, сидела на корточках перед жаровней, раздувая угли. Ашактиса велела служанке удалиться, сняла с Майи купальное полотенце, помогла ей войти в бассейн, а сама уселась на бортик.
Майя, привыкшая к роскоши, такого великолепия прежде не встречала. Как обычно, она мигом забыла обо всех своих бедах: теплая вода согревала душу и смывала с тела грязь; все несчастья развеялись, будто дым на ветру. Майя вымыла голову и спросила Ашактису, можно ли выпустить из бассейна грязную воду и добавить горячей из чана.
– Да, конечно. – Прислужница погрузила руку в бассейн и вытащила затычку из сливного отверстия. – Не беспокойся, я сама все сделаю. Отодвинься, я горячей воды плесну.
– А зачем меня сюда привели? – спросила Майя, с наслаждением погрузившись в ароматную воду.
Ашактиса отложила ковш и снова присела на бортик.
– Что ты знаешь о благой владычице? – осведомилась она.
Майя вспомнила рассказы Оккулы о Форниде: благая владычица, жестокая и алчная, всеми силами стремилась к власти и внушала окружающим безмерное восхищение и священный ужас; ее благосклонности безуспешно добивались многие поклонники.
– Если честно, то ничего, – поразмыслив, ответила она.
– Я ей вот уж двадцать лет прислуживаю, – начала Ашактиса. – Она еще совсем девочкой тогда была, жила с отцом в Дарае. Я с ней была, когда она на Квизо сбежала, на лодке… Ну, про это ты слыхала, конечно.
Майя кивнула.
– Видит Крэн, я для нее много сделала. Ох, чувствую, накажут меня боги за это. А она постоянно всем богам вызов бросает. Впрочем, оно того стоит. Ты, верно, и сама разницу почувствовала: одно дело чумазой судомойкой быть, а совсем другое – знатным господам прислуживать и рот на замке держать.
– Да, – убежденно ответила Майя.
– Ублажать владычицу нелегко, зато скучать не приходится, – продолжила Ашактиса. – Иногда такое учудит, что волосы дыбом встают. У меня денег хватает вольную себе выправить, да только не хочется. Благая владычица – как зелье, которым дильгайцы торгуют: раз попробуешь – и больше отказаться не сможешь. Вот и меня госпожа Форнида заворожила, ради нее я на смерть пойду.
Дружелюбная разговорчивость прислужницы придала Майе смелости.
– Ой, а расскажите что-нибудь необычное, – попросила она.
Ашактиса погрузилась в воспоминания. Майя терпеливо ждала, с любопытством разглядывая изображенных на плитках змей, дикобразов, газелей и пантер.
– Вот как-то раз, месяца через три после возвращения с Квизо, отправились мы в Субу, – наконец произнесла Ашактиса. – Тогда Форнидовы родственники еще не сообразили, что замуж она не собирается. Она сказала им, что хочет на уток поохотиться. С нами отправился один из ее дядьев с двадцатилетней дочерью и пара егерей. Поваров и следопытов мы наняли уже на том берегу Вальдерры. Ты в Субе бывала?
– Нет, – ответила Майя.
– Ах, очень странный край, такого по всей империи не сыскать – одни болота. И люди тоже странные. Повсюду на челнах разъезжают, дорог нет, только каналы от одной деревни до другой, а вокруг камыши высокие да осока в человеческий рост. А в болотах выпь кричит, черные черепахи плавают, огромные, с дверь величиной. Так вот, дней через десять, когда родич ее устал, госпожа Форнида отправилась на охоту со мной, двумя субанцами и двумя егерями из Дарая. Дошли мы до острова на болоте, а там – гнездовье цапель. Знаешь, как цапли гнезда вьют?
Майя кивнула.
– Так вот, мы еще издалека заметили лохматые гнезда на верхушках деревьев. Госпожа Форнида на них посмотрела и говорит: «Ах, цапли! Говорят, пирог с цаплями куда вкуснее пирога с голубятиной. Всегда хотела попробовать. – А потом и велит субанскому проводнику: – Форбас, залезь-ка на дерево, набери в гнезде птенцов для пирога». – «Нет, сайет, я не полезу, – отпирается паренек. – Страшно мне: гнезда высоко, а цапли своих птенцов охраняют, что твои драконы, все глаза мне повыклюют». – «Ах ты, трусишка, лягушонок субанский! Зря я тебя на службу взяла, – вздыхает она и приказывает нашему егерю: – Давай, Кумба, покажи ему, как настоящие охотники себя ведут». – «Простите, сайет, но мальчишка прав, – отвечает Кумба. – Мне моя шея дорога, ломать не хочется». – «О Крэн и Аэрта! – воскликнула тут Форнида. – Ну, раз так, делать нечего, придется мне самой». Потом она велела субанцу штаны снять и ей отдать, чтобы ветки ноги не оцарапали. Мы решили, что она шутит, – ей тогда всего семнадцать было, никто не знал, какая она отчаянная.
Надевает она штаны, берет короткое копье и карабкается на дерево, что твоя белка. Локтей на тридцать вверх забралась. Все кругом рты разинули, как зеваки на пожаре, стоят, ничего не понимают, только Кумба бормочет: «О Леспа, спаси и сохрани! О Шаккарн, она упадет и разобьется, а дядья ее меня вниз головой повесят!» Да я и сама от страха вся помертвела.
Долго ли, коротко ли, дотянулась она до гнезда на самой верхушке, локтей восемьдесят до земли. Ветки под ней раскачиваются, как трава на ветру. Цапли на Форниду налетели, а она их копьем убила, пятерым птенцам шеи свернула, за пояс тушки засунула – вниз не сбросишь, там трава высокая, кусты густые – и спустилась на землю. «Вот видишь, ничего страшного, – говорит она субанцу. – За твое непослушание тебе полагается цаплю сырой съесть, дочиста, в перьях и с клювом. Ну да ладно, в следующий раз исполняй, что велено». Субанец ни слова не сказал, но больше с нами на охоту не ходил. Впрочем, невелика потеря – у нас от желающих отбою не было: платила Форнида хорошо и о подвигах ее все знали. Понимаешь, на то дерево ни один смельчак бы не взобрался, кроме моей госпожи. Только мы тогда и не представляли, на что еще она способна.
