Дождь непрерывно лил уже два дня; похолодало. В покоях зажгли очаг, тихо потрескивали поленья, мерно журчала вода за окном.
– Да ну, мне просто повезло, – сказала Майя, переворачиваясь на спину. – Если честно, я очень испугалась, только надо было что-то делать.
– И то верно, иначе быть бы тебе там, где сейчас Мериса, – согласилась Теревинфия, придирчиво осматривая вчерашние наряды и украшения. – Она сама во всем виновата. Даром что науке обученная, а вот ведь не сдержалась. Ничего, вам всем урок будет.
– Банзи, а правда, что Эльвер-ка-Виррион тебя с собой звал, а ты отказалась? – спросила Оккула.
– Ох, вот еще и поэтому страшно, – призналась Майя. – А вдруг он злобу затаил?
– Нет, что ты! – воскликнула Оккула. – Он на тебя не в обиде. Понимаешь, с ним так еще ни одна девушка не обращалась. Теперь он к тебе уважением проникнется и страстью воспылает, не сомневайся. Решит, что ты – лучше всех на свете. Как Леспа со своим козлом. Вот увидишь, он обязательно к нам в гости заявится.
– А Мериса говорит, что нас никуда не выпускают и никому не показывают, – нерешительно промолвила Майя, ковыряя щепкой плитки пола.
– Ну, это целиком и полностью зависит от меня, – заявила Теревинфия, разглядывая на просвет юбку йельдашейского наряда Майи. – Если к девушке доверия нет, то одну я ее никуда не отпущу, чтобы верховного советника не опорочить. Мое доверие дорогого стоит. – Она потрепала Майю по плечу. – Ты, милочка, хорошо начала, только не заносись. Что там, Огма? Верховный советник людей из Тонильды отпустил? Пойду узнаю, когда Мерису лучше выпороть – до ужина или после.
– Ох, не любит она Мерису, – заметила Майя, когда Теревинфия ушла. – Видно, чем-то Мериса ей досадила.
– Да, Теревинфии лучше не перечить, – вздохнула Оккула. – Она на Мерису давно зуб точит, рано или поздно добилась бы своего. Понимаешь, банзи, в нашем деле врагов заводить нельзя, особенно из тех, кто над тобой властен.
Майя перебирала вещи на полке, искала свой гребень.
– Оккула, а куда делась твоя кошка Келинна? Та, что тебе коробейник подарил?
– Разбилась, – торопливо ответила Оккула. – Я ее случайно уронила. Невелика потеря, она ж глиняная была. Банзи, позолоти-ка мне лучше веки… и соски тоже. Нам же велели принарядиться, поведут смотреть, как Мерису будут пороть. А после этого понятно, чего борову захочется.
– У тебя не клубничины, а ежевичины, – захихикала Майя, снимая с полки коробочку золотой краски. – Ой, а дай монетку или ножичек, крышку поддеть. Присохла, не открывается.
Наказание, которое Теревинфия и Оккула называли поркой, наносили не плетьми, не кнутом и не розгами. Невольницы верховного советника – ценный товар, на их телах не должно оставаться шрамов или других следов грубого насилия. Теревинфия предпочитала – с согласия верховного советника, большого знатока извращенных утех, – наносить побои кожаным ремнем шириной в ладонь и толщиной в палец. Вдобавок для пущего удовольствия Сенчо, обожая смотреть на унижение женщин, сам придумал особое приспособление, на которое помещали провинившуюся невольницу. Из черного дерева вырезали фигуру обнаженного ухмыляющегося дикаря в натуральную величину; поднесенные к лицу раскрытые ладони образовывали своего рода седло. Раздетую догола рабыню заставляли встать над истуканом на четвереньки, головой к ногам, так что ягодицы девушки были приподняты, лобок опирался на деревянные руки, а рот затыкал своеобразный кляп – дикарь был изображен в состоянии крайнего возбуждения. Подобное зрелище являло собой очаровательную и весьма изысканную картину, чрезвычайно тешившую пресыщенный взор верховного советника.
Теревинфия, обнажившись до пояса, чтобы ничто не стесняло ее движений, резво приступила к порке. Верховный советник, развалившись на ложе, установленном рядом с истуканом, с восхищением наблюдал за происходящим. Время от времени он жестом останавливал Теревинфию и, дрожа от плохо сдерживаемого возбуждения, ласково поглаживал бедро Мерисы. Удовольствие Сенчо было так велико, что прерывать наказание он не желал и неохотно согласился на это, лишь когда Теревинфия напомнила хозяину о ценности невольницы. Наконец Мерису унесли, а верховный советник еще долго лежал с закрытыми глазами, расслабленно постанывая и восторженно вздыхая при воспоминаниях об испытанном наслаждении. Потом, очнувшись от блаженного забытья, он поглядел на четырех рабынь, ждущих его дальнейших приказаний, велел Теревинфии раздеть Майю и оставить ее с ним, а всех остальных отослал.
Майя ублажала верховного советника до самого вечера.
Зрелище произвело на нее странное и неожиданное впечатление, однако привычки обдумывать свои ощущения у нее не было. Поначалу она преисполнилась отвращения при виде жуткого резного лица дикаря, ухмыляющегося между трясущихся ног Мерисы; от мерных ударов ремня ягодицы белишбанки вздрагивали, и этой дрожи вторили восторженные содрогания туши верховного советника. Внезапно Майю охватило небывалое возбуждение; она неожиданно поняла, какое удовольствие испытывает Сенчо. Волна головокружительного восторга накатила на Майю и повлекла за собой – так пловец в реке отдается на волю бурного течения, так путник в знойной пустыне одним глотком выпивает все запасы воды, так в пылу схватки отважный воин бросается на могучего противника. Ах! Мериса вздрогнула и задергалась… Ах! Сенчо тяжело задышал… Ах! Мериса непроизвольно выпустила струю мочи на черную деревянную рожу… Ха-ха-ха! Теревинфия, раскачивая тяжелыми обвисшими дельдами, замахнулась толстым ремнем… Нет, удар обрушился не на Мерису, а на знатного господина в барке, который осмелился накричать на госпожу Майю… на гнусного Геншеда с его ножом… на Зуно, прохлаждавшегося под навесом екжи, пока Майя с Оккулой плелись в дорожной пыли… Сильнее! Еще раз! На Пардена, который толкнул Майю в возок работорговцев… На глупую Налу, за то, что рассказала матери про Таррина с сестрой… Ах, еще, еще! На Морку, на Морку, на Морку… Ну же, еще разок!
Когда бесчувственное тело Мерисы унесли, Майя обнаружила, что сама она дышит тяжело и возбужденно, с трудом втягивая в себя горячий густой воздух. Она прикусила губу, опустила глаза, украдкой схватила полотенце и поспешно утерла липкую влагу между ног, надеясь, что этого никто не заметил, потом скосила глаза на хозяина и осознала, что он не только видел, но и понял, что именно она почувствовала. Теперь ее собственные чувства и ощущения доставляли ему наслаждение, втягивая Майю в водоворот бушующих страстей и приводя Сенчо в совершеннейший восторг, не сравнимый ни с одним прежде испытанным удовольствием. Майю ничуть не удивило последовавшее за этим приказание раздеть ее донага – она испытала бы горькое разочарование, если бы хозяин этого не сделал. Пока Теревинфия срывала с нее одежду, Майя сидела неподвижно, гордая и невозмутимая, как богиня. Едва все удалились, оставив ее наедине с Сенчо, она решительно поднялась, не дожидаясь распоряжения хозяина, и потушила несколько ламп. Покои погрузились в полумрак. Затем Майя подошла к ложу, молча склонилась над Сенчо и, утратив всякую робость, начала неторопливо и уверенно ласкать его, нимало не тревожась о том, насколько умело или ловко выполняет свою работу. Отныне Майя будет решать, чем и как ублажить хозяина, а он не посмеет ей возразить.
