Книга Майя, страница 82. Автор книги Ричард Адамс

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Майя»

Cтраница 82

Теперь выяснилось, что все гораздо сложнее. Оккула и Дифна презирали Сенчо; для них ублажать его было утомительно. Майя же не замечала его грубости, жестокости и вульгарной похотливости, зато восхищалась неимоверной жаждой удовольствий, равно как и тем, что стала любимой наложницей хозяина. Его неутомимое стремление к праздности и краткие периоды пресыщения она воспринимала как данность – так ночь неизменно сменяется днем; однако затянувшийся приступ вялого безразличия внезапно встревожил Майю, навевая уныние, как пасмурная погода. Безделье, воцарившееся в женских покоях, нагоняло безысходную тоску; Майя, лишенная возможности угождать распутнику и обжоре, чувствовала себя бездельницей.

Однажды днем Майя, которая с успехом овладевала искусством танца, закончила повторять фигуры сенгуэлы и решила понежиться в бассейне.

– Сенчо Теревинфии говорит, что все в порядке, – сказала она Оккуле, – только она сердится, когда я спрашиваю, как здоровье хозяина. А если все в порядке, чего ж ему ничего не хочется? Невольниц к себе прислать не велит, обедать не желает… Скучно все это.

– Говорят, с обжорами такое часто случается, – ответила Оккула. – С обжорами и с распутниками. Он так долго в праздности жил, что тело к удовольствиям привыкло, теперь ничем не раздразнишь. Понимаешь, рассохшуюся бочку водой не наполнишь, все сквозь щели вытечет. Вот Теревинфия и волнуется, боится, что хозяин помрет.

– А вдруг и правда помрет?

– Все может быть, банзи. Я всю жизнь при деле, про таких, как Сенчо, мало что знаю. Только нам с тобой придется осторожничать, как он нас к себе призовет. Ежели при нас сдохнет от обжорства или от утех, нам не поздоровится.

Тем не менее Оккула проводила с Сенчо больше времени, чем остальные невольницы и даже Теревинфия. Верховный советник вызывал к себе чернокожую рабыню с самого утра и отпускал только к обеду. Несколько раз Майя входила к нему с поручениями от Теревинфии и заставала советника за беседой с Оккулой, – впрочем, разговор тут же прерывался. Очевидно, чернокожая невольница нашла способ повлиять на поведение хозяина. Однажды вечером Сенчо послал за Майей, дабы удовлетворить свое любострастие, но девушка поняла, что сделал он это по наущению Оккулы, которая каким-то образом сумела разжечь его пыл. Верховный советник даже вернулся к своему привычному обжорству, хотя и без особой охоты.

Прежде Сенчо не требовал, чтобы невольницы проводили с ним всю ночь, но теперь все чаще и чаще призывал Оккулу к себе в опочивальню и больше никому не позволял ухаживать за собой. Она послушно приносила ему воду для омовений, подушки и свежие полотенца, хотя обычно все это делала Огма. Майю это удивляло, но гораздо больше ее забавляла Теревинфия, которая не знала, досадовать ей или радоваться: с одной стороны, Оккула взвалила на себя все заботы сайет, а с другой – стала единственным человеком, способным излечить хозяйские хвори и развеять его хандру. Под ее присмотром он целые дни проводил в забытьи, изредка просыпаясь, чтобы поесть, но чаще всего подремывал в бассейне или слушал нашептывания Оккулы и время от времени посмеивался непонятно чему. Похоже, чернокожая невольница и впрямь обладала какой-то колдовской силой, потому что сама Майя никогда и ни о чем не разговаривала с верховным советником.

Из-за длительных отлучек Оккулы Майе пришлось проводить много времени в обществе Мильвасены. Сенчо будто бы позабыл о новой рабыне. Поначалу Майя досадовала на участливое обращение Оккулы с хальконской девушкой и не скрывала своего раздражения. В полуварварской империи смерть близких, горе и неволя были обычным делом, и выпавшая Мильвасене участь мало чем отличалась от судеб многих, впавших в немилость. Те, кто утратил свое высокое положение, не могут рассчитывать на жалость тех, кто никогда им не обладал. У Мильвасены с Майей не было ничего общего, и это странным образом придавало сил несчастной сироте. Сострадание сведущего человека усугубило бы боль Мильвасены; мимолетное сочувствие Майи, наоборот, притупляло мучения несчастной.

И все же Майя, наивная деревенская простушка, проявляла заботливую сердечность и теплоту к попавшей в беду девушке. Если бы в Бекле принято было утешать чашкой чая, Майя беспрестанно заваривала бы чай, хотя и не представляла себе истинных размеров катастрофы, постигшей Мильвасену, точно так же как не сознавала, какое унижение и стыд испытывает дочь хальконского барона (саму Майю нисколько не смущало то, что она стала наложницей). Майя ласково уговаривала Мильвасену поесть, посылала Огму за всякими мелочами для девушки, обнимала и успокаивала бедняжку, когда та в ужасе просыпалась среди ночи. Если бы Мильвасена не столь явно терзалась своей участью, Майя, возможно, прониклась бы к ней вполне естественной неприязнью, потому что иногда хальконская девушка невольно держала себя с той же надменной снисходительностью, с какой ее мать в свое время обращалась к прислуге. Мильвасена вела себя скромно и не позволяла себе презрительных высказываний (ее хорошие манеры невероятно раздражали Майю, которая считала такое поведение нарочитым и вызывающим), однако даже в ее попытках дружелюбного обращения сквозила холодная отстраненность, будто девушка поглядывала на невольниц свысока. Иногда, рассказывая о своем детстве, Мильвасена рассеянно замечала: «У нас тогда слуг было мало, человек пятьдесят, не больше» или «Броских украшений мама не любила». Майя старалась не обращать на это внимания, понимая, что сама вызвала девушку на разговор. Вдобавок всякий раз в глазах Мильвасены стояли слезы.

Майя казалась дочери барона чем-то вроде серны или газели – созданием прекрасным, но диким и неукротимым, будто пламя в очаге. Все живые существа и стихии обладают уникальными, присущими только им качествами, и человеку, попавшему в беду, иногда легче пересвистываться с певчими птицами или подкладывать поленья в огонь, чем вести умные разговоры. Никакие наставления жрецов и жриц Крэна и Аэрты не помогли бы Мильвасене сохранить чувство собственного достоинства так, как этому помогало присутствие Майи. Образованный человек поймет, простит и найдет оправдание поступкам другого, но птиц надо кормить, а за огнем присматривать – или обходиться без них. Дифна вела себя с неизменной вежливостью, но держалась замкнуто, отсчитывая дни до начала своей вольной жизни, а бессердечная Теревинфия, зная, какое унижение доставляет Мильвасене необходимость повиноваться, всякий раз обращалась к девушке, подчеркивая ее статус рабыни.

Майя, бесхитростная и жизнерадостная, считала, что Мильвасена относится к ней пренебрежительно, и часто жаловалась на это Оккуле, но не могла питать неприязнь к бедняжке, у которой убили родителей, а ее саму отдали Сенчо в невольницы.

Иногда Мильвасена по собственному желанию рассказывала о прежней жизни в Хальконе, хотя на Майины вопросы отвечать не любила. Однажды она призналась, что еще девственница. Очевидно, убийцам, подосланным к ней в дом, строго-настрого запретили прикасаться к дочери Энка-Мардета; такой же приказ получил тризат, под командованием которого Мильвасену отправили в Беклу. Девушка спросила у Майи, не упоминал ли Сенчо о своих дальнейших намерениях, но Майя только покачала головой и сказала, что верховный советник решил сделать дочь барона своей невольницей еще тогда, когда договаривался с Кембри об убийстве всего семейства. Мильвасена горько зарыдала, полагая, что повинна в гибели родных, ведь осведомители верховного советника наверняка донесли ему о ее существовании. Майя попыталась объяснить ей, что дело вовсе не в этом, но Мильвасена ей не поверила – она вообще не придавала большого значения словам невежественной тонильданской потаскушки, не умеющей даже написать свое имя. Майю такое отношение задевало и обижало: иногда она начинала рассказывать Мильвасене о Морке и Таррине, о своей жизни на озере Серрелинда, но в ответ слышала только уклончивые, оскорбительно вежливые замечания. Очевидно, баронская дочь не стремилась обзавестись подругами среди невольниц.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация