Платье, как ни странно, отыскалось: шифоновое черное, в мелкую крапинку. К нему подобралась шляпка-таблетка с вуалью. Нитка жемчуга немного оживила наряд, но ровно настолько, чтобы не диссонировать с глобальной печалью.
В машине Лионелла думала о Кирилле, мысли были невеселыми, но все лучше, чем похоронные.
«Какое удивительное и коварное существо – человек, – думала Лионелла. – Еще вчера днем я верила в его невиновность, а сегодня сомневаюсь».
Стоило Льву сказать, что Кирилл продает уже проданный дом, и ее уверенность рухнула.
«Регина Криволуцкая… – Лионелла никогда не слышала этого имени, но по этому поводу у нее были свои соображения: – Уж лучше бы он продал дом мужику…»
Она велела притормозить у цветочного магазина, чтобы забрать заказанные цветы. Водитель ушел и возвратился с букетом, который, как и планировалось, не был сугубо траурным. Цветочный гуру добавил в композицию свежую нотку: розовую ветку дендробиума. Это было стильно, изысканно и вполне в духе Лионеллы Баландовской.
Автомобиль подъехал к ритуальному залу за десять минут до окончания церемонии. Мишель Петухов заканчивал прощальную речь у гроба жены:
– И как сказал классик: если безутешно плакать до тех пор, пока не иссякнут все слезы, то рано или поздно на вас опустится скорбный покой и вы почувствуете, что отныне с вами уже ничего не может случиться, ни хорошего, ни плохого…
Лионелла вспомнила, что встречала эту цитату на форумах в Интернете, и, возлагая цветы, старалась не смотреть на лежавшую в гробу Катерину.
Она встала поодаль и только после этого оглядела присутствующих.
У гроба сидели незнакомые ей женщины. Старшая, вероятно, мать Катерины. Ее лицо выражало неподдельное горе. Остальные, по внешнему виду – провинциалки, просто глазели по сторонам.
Недалеко от гроба, в черном декольтированном платье длиной выше колен, стояла Марго Никодимцева. Заметив Лионеллу, она сделала приветственный жест. Рядом с ней Лионелла заметила Терскова. Объяснить его присутствие было непросто. Она выбрала очевидность: Терсков приехал, чтобы отдать долг памяти женщине, погибшей в его отеле. Чем не версия? Другой просто не было.
Среди пришедших проститься с Катериной была и Милена Полторацкая, как всегда безвкусно одетая, с тяжелым ожерельем на шее. Рядом с ней был старец Порфирий. По его отрешенному виду было ясно, что он молится.
– Разрешите… – оттеснив кого-то плечом, рядом с Лионеллой возник Шмельцов. – Не выношу подобных мероприятий, но не прийти не мог.
– Аналогично, – сдержанно заметила Лионелла.
– Когда вынос тела?
– Через несколько минут.
Шмельцов взглянул на часы:
– Удивительно зловещее изобретение… Не находите?
– Похороны?
– Я про часы. Ни на минуту не позволяют забыть, что жизнь – конечна.
– Это грустно.
– Вам особенно идет эта шляпка. Страдал без вас все эти дни.
– Любезник, – тихо проронила она.
– Чаровница, – сказал он.
– Не лучше ли вам выйти? – спросила дама с лошадиным лицом.
– Прелестная идея. Вы позволите? – Шмельцов проворно склонился и поцеловал даме ручку, после чего вывел Лионеллу на улицу. – Какое облегчение!
– Вы хромаете, – сказала Лионелла.
– К счастью, мой полет не был фатальным.
– Вы правы, Катерине повезло меньше вашего. – Лионелла достала мундштук и, не отводя взгляда от своего отражения в стекле, закурила. – Действительно странно…
– Что именно?
– В одном отеле с одного этажа с разницей в двадцать четыре часа падают два человека.
– Прошу заметить: характер наших полетов диаметрально различен. Кому это знать, как не мне. Я – участник.
– В таком случае поделитесь: как вы решились?
– Крепко выпил, и мне показалось, что крыша не настолько крута. Припоминаю то волшебное чувство: смесь протеста, жажды свободы и безграничной смелости.
– Врете… – сказала Лионелла, затянулась сигаретой и выпустила дым изо рта. – Все, что вы сейчас рассказали, – вранье.
– У вас нет оснований не верить мне.
– Вы бы не решились на это. Вы – расчетливый человек.
– Я был пьян.
– Это ничего не меняет. Вы слишком дорожите собой. Не знаю, что на самом деле заставило вас лезть на крышу, но причина была куда как серьезнее.
– Повторяю: это был протест, жажда свободы и безграничная смелость. – Шмельцов взглянул на Лионеллу, и в его глазах запрыгали чертики.
– С вами невозможно говорить. Вы – профессиональный лжец.
– Всегда говорю правду.
– Снова – ложь.
– Ну хорошо, – он улыбнулся. – Скажем так: по возможности я бываю правдив.
– Один неглупый человек сказал мне: поменьше играйте в игры. – Лионелла царственно взмахнула рукой. – Дарю эту фразу вам.
– Игра – вся моя жизнь.
– Послушайте, Григорий. – Лионелла затушила сигарету, сунула янтарный мундштук в футляр и спрятала его в сумочку. – Ответьте мне на вопрос…
– Всегда к вашим услугам.
– Для чего Ольшанский ждал вас после игры?
– По-моему, ответ очевиден.
– Итак…
– Чтобы встретиться и поговорить.
– О чем?
– Я дал слово хранить тайну. К тому же я не только не помог, но усугубил его положение. Ольшанский, кажется, арестован?
– Кирилл мне все рассказал…
– Неужели? – Шмельцов пораженно отстранился.
– Вы пообещали ему денег.
– Не только пообещал, но и дал.
– С чего это вдруг? Ему давно никто не дает. А вы сами позвонили и предложили.
– У меня появились свободные средства. Впрочем, почему я должен это обсуждать? Мои деньги, что хочу, то и делаю.
– И все же не понимаю. Почему это совпало по времени с вашим пребыванием в Питере. Не проще ли было подождать, когда вернетесь в Москву? Зачем было вызывать его туда?
– Он сам не хотел ждать. Есть такое слово – приспичило.
– Есть, – Лионелла, не меняя осанки, чуть заметно кивнула. – Только мне кажется, приспичило не ему.
– Кому же? – Шмельцов любезно заглянул ей в лицо.
– Вам.
– Что за чушь!
– У вас была какая-то цель. И, кстати, пистолет, из которого застрелили альфонса, лежал в ящике вашего стола.
– У меня никогда не было оружия.
– Тогда скажите, как он там оказался?
– Вы это у меня спрашиваете?! – Шмельцов возмущенно огляделся. – Я был в душе. Откуда я знаю, что там случилось! И, кстати, когда я вышел из ванной, я встретил вас.
