Павильон погрузился в абсолютную темноту. Впрочем, уже через минуту Ольшанский убедился в том, что ничего абсолютного не бывает. Скудные лучики света из коридора, пробившиеся через неплотно прикрытую дверь, позволили ему найти декорации, в которых стоял диван. Улегшись на него, Ефим остался один на один с бессонницей.
Всю ночь Ольшанский грезил о Гарбо. Бессонница перемещала в его мозгу мириады мыслей и неоформленных образов. Он видел дивное лицо Гарбо так ясно, что мог разглядеть огромные синие глаза, нежный рот с изогнутой, словно лук Купидона, верхней губой. Ее божественное тело тревожило и порождало желания.
«Мой разум видит реальность…»
«Девочка-служанка из Швеции, с лицом, которого с любовью коснулся творец…»
«Ее лицо очень обманчиво…»
Куцые, оборванные мысли к утру оформились в истину:
«Чтобы побыстрее увидеть ее, нужно заснуть».
Кто-то крикнул по-английски:
– Включай!
Ольшанский проснулся и сел на диване. В глаза ударил яркий свет, и тот же голос прокричал:
– Тишина! Снимаем! Мотор!
Почувствовав себя тараканом, на которого прицелились тапкой, Ефим скатился на пол и заполз за китайскую ширму. Оказавшись там, услышал характерный стрекот камер и понял, что идет съемка. Достал из жилетного кармана часы, взглянул на них и прошептал:
– Ну, я идиот…
Сказав эти слова, он каким-то животным инстинктом почувствовал, что за ширмой кроме него еще кто-то есть. Резко обернувшись, Ефим увидел обезьянку, одетую в камзол и серебристые шаровары. Она склонила голову набок и вдруг испуганно закричала.
– Стоп! – завопил тот же голос. – Черт бы вас всех побрал! Тишина! Кто за этим следит?!
Ефим Ольшанский в ужасе зажмурился, и, когда вновь открыл глаза, обезьянки за ширмой уже не было.
– Ловите ее! Ловите! – Послышались топот ног, чей-то хохот и вопли животного.
Ольшанский выглянул из-за ширмы и понял, что съемка велась в соседних декорациях, которые стояли бок о бок. Однако сбежать он не успел – на площадке появилась женщина-декоратор и стала выставлять на стол перед зеркалом цветные флаконы. На помощь ей пришел бутафор.
Вскоре вся площадка, где Ефим провел ночь, заполнилась какими-то людьми. Одни чистили ковер, другие расправляли тюль и переносили кадки с цветами. Наблюдая за ними сквозь щель из-за ширмы, Ефим с ужасом ждал, когда его обнаружат. Но его не замечали, все были заняты делом.
Это несколько успокоило его, и он решил как ни в чем не бывало выйти из-за ширмы и смешаться с толпой. Однако, по иронии судьбы, в этот момент к декорациям съехались камеры и включились софиты.
– Сцена сто двадцать пять, будуар Маргариты!
Откуда-то из темноты послышался голос помощника режиссера:
– Всем приготовиться. Где мисс Гарбо?!
Услышав шорох шелковых юбок, Ефим почувствовал, как угасает его сознание.
– Я готова… – произнес низкий чувственный голос.
– Тишина! Мотор! Начали!
Шлепнула хлопушка, раздались тяжелые мужские шаги.
– Вы? – спросил все тот же чувственный голос, который, без сомнения, принадлежал самой Грете Гарбо. – Что случилось? У вас тоже больной вид.
Мужской голос ответил:
– Не могу видеть ваши страдания.
– Пустяки… Устала немного.
– Вы убиваете себя.
– Даже если так, это заметно лишь вам. Ступайте лучше танцевать с хорошенькими девушками. – Она рассмеялась: – Идемте, я тоже выйду. Вы как ребенок.
Послышался шорох платья.
– У вас руки горят, – сказал мужчина.
– Полагаете, их можно остудить слезами?
– Маргарита, я ничего не значу для вас и даже не надеюсь. Но вам нужна забота. Позвольте мне заботиться о вас…
– Это вы от вина так расчувствовались, – проговорила Гарбо.
– По-вашему, все эти месяцы я был пьян, когда ходил под вашими окнами?
– Нет, навряд ли.
И вновь зашуршали шелковые юбки.
– Так вы готовы обо мне заботиться? Целыми днями?
– О да! С утра до ночи!
Гарбо хрипло рассмеялась:
– Не понимаю, на что вам такая обуза. Со мной трудно, у меня капризный характер.
Преодолев оцепенение, Ольшанский повернул голову и вдруг увидел ее… В белом платье с приколотой на груди камелией, Грета Гарбо сидела у туалетного столика. За ее спиной, в зеркале, отражался огонь камина.
– Вы мне очень дороги, – перед ней опустился на колени юный красавец.
Она встала и направилась к ширме. Сердце Ефима замерло.
– Что же мне теперь с вами делать… – Гарбо остановилась.
Красавец приблизился и стиснул руками ее плечи:
– Вас никто и никогда не любил, как я!
– Вполне возможно, но к чему это?
Молодой человек сделал попытку сорвать с ее губ поцелуй, но она отвернулась:
– Лучше вам уйти и больше не думать обо мне.
Он молча отстранился.
– Только без обид, – с улыбкой сказала Гарбо. – Посмейтесь над собой, как я смеюсь, и заходите время от времени, по-приятельски.
– Вы не верите в любовь, Маргарита?
Она села на диван, перевела взгляд на ширму, но, заметив Ефима, округлила глаза и дальше говорила так, словно обращалась к нему:
– Я не знаю, что это такое…
Ольшанского пробил пот, он уже не мог ни спрятаться, ни просто сдвинуться с места.
– Благодарю вас… – сказал юный красавец.
Гарбо перевела удивленный взгляд на партнера:
– За что?
– За то, что никого не любили.
Вернувшись к роли, она тихо рассмеялась:
– Простите…
– Смейтесь, смейтесь… Только это и может меня отрезвить, – обидчиво сказал молодой человек.
– Надеюсь, что вы все же искренни. – Положив голову на подлокотник дивана, Грета Гарбо перевела взгляд на Ефима. – Все равно жить осталось недолго. Отчего не помечтать?
Ефим тяжело сглотнул.
Партнер склонился над Гарбо, и она закинула голову назад едва ли не под прямым углом к позвоночнику.
В ту же минуту Ольшанский почувствовал, как дернулось его сердце и забилось в новом, прерывистом ритме. Он знал, что последует за этим движением головы, в своих фильмах Гарбо частенько использовала этот прием. Она взяла лицо партнера руками и стала целовать его так, как будто пила с его губ сладкий нектар.
Ефим опустил глаза и неосознанно отступил на полшага назад. Ткнувшись в ширму, почувствовал, как та покачнулась, и внутренне сжался. Ширма грохнулась на пол, и когда Ольшанский открыл глаза, то увидел лишь пыль, которая кружилась в потоке яркого света.
