– Никто не спасется без смирения…
– О чем это он? – Марго перевела взгляд на Лионеллу, но та промолчала.
– Чем тут гордиться, если ежедневно грешишь и ближнего обижаешь, – продолжил Порфирий. – До конца жизни будешь гневаться, лгать и блудить…
– Уберите его… – испуганно проговорила Марго.
Но старец напомнил:
– Сама встречи искала. Я и пришел.
– Теперь не ищу!
– Упомни, голубица, грешных страстей никогда не удовлетворишь. Чем больше их кормишь, тем больше им нужно пищи. Не тот пьяница, кто раз напился, а тот, кто всегда пьет, и не тот блудник, кто раз соблудил, а тот, кто всегда блудит.
– Он что? Проповеди мне будет читать? – Марго огляделась, ища глазами Полторацкую.
– Терпи все злострадания, клевету, но больше всего бойся отчаяния – это самый тяжелый грех, – на этот раз Порфирий обратился к Лионелле.
– Порфирий! – К ним подошла Полторацкая. Кивнув Лионелле и Марго, она взяла старца за руку и заставила подняться со стула. – Идем, нам пора.
– Подождите, – попросила Лионелла, но Милена сказала:
– Мы уезжаем.
– Куда?
– Обратно в Москву.
– Разве ты не пойдешь на игру?
– Старец сказал, что нужно уехать.
– Почему? – Лионелла взглянула на старца и переадресовала ему вопрос: – Почему?
– В Евангелии говорится: «Вера твоя спасет тебя», – сказал старец Порфирий.
– Не понимаю, – внутри у Лионеллы всколыхнулась тревога.
– Иные люди ищут любви к себе, но правильно, когда любишь сам. Только так наполняется душа.
– Что мне делать? – взмолилась Лионелла, не обращая внимания ни на кого кроме старца.
Но тот вдруг сказал:
– Поменьше играть в игры.
– Что? – Она растерянно огляделась.
– Идем, старец, идем! – Милена потащила Порфирия к выходу.
– Чертов проходимец… – Марго одернула платье и восстановила осанку.
– Заткнись! – Лионелла не понимала, откуда у нее взялось это слово. Оно было не из ее лексикона.
В ответ на это Марго встала и быстрыми шагами вышла из зала.
После ее ухода у Лионеллы были разные мысли. Ее удивила последняя фраза старца, которая не соответствовала ему так же, как ей слово «заткнись». Он в точности воспроизвел слова Фирсова. На мгновение ей показалось, что они со старцем знакомы. Она тут же отказалась от этой идеи, списав ее на совпадение или случайность. В конце концов, все они собрались здесь, чтобы играть в игры.
Однако в душу запали слова старца Порфирия: правильно, когда любишь сам. А кого любит Лионелла? Льва или Кирилла? Или, может быть, кого-то еще? Ответ пришел сам: она любит только себя и, поигрывая в любовь, желает усидеть одновременно на двух стульях. Но так не бывает, пришла пора разобраться в себе и найти ответы на больные вопросы. Она закрыла глаза и повторила про себя: «Прошлого не вернешь, а то, что имеешь, легко потерять». Но когда она их снова открыла, то увидела Кирилла, который сидел напротив.
– Привет…
Она проронила:
– Виделись.
– Как ты?
– Хорошо. А ты?
– Послушай, – он взял ее за руку. – Спасибо, Фирсов мне все рассказал.
– Я не смогла помочь.
– По крайней мере, пыталась.
– Как тебе удалось выйти из СИЗО? – спросила Лионелла.
– Это все Фирсов.
– Что ему надо?
– Точно не знаю. Просто велел приехать сюда и действовать по обстановке.
– Так же как мне… – Она опустила глаза. – Будешь играть?
– Придется.
– Фирсов просил?
– Действую по обстановке. Если я здесь – что же еще?
– Послушай, – Лионелла решилась на вопрос, – кто такая Криволуцкая?
Кирилл покачал головой:
– Не знаю.
– Фирсов тебе сказал?
– Сказал, – он кивнул.
– Что-то я не пойму… Ты продал дом. Тогда зачем…
Кирилл остановил ее жестом:
– Чтобы ты не зашла слишком далеко, скажу лишь одно: мой дом продан, но об этом я узнал позднее тебя и твоего мужа.
– Значит, ты ни при чем?
Он снова покачал головой:
– Повторяю тебе – я не знал.
– Послушай, надо же что-то делать! Нанять юристов, оспорить сделку, отсудить дом.
– У меня нет таких денег. Придется действовать самому. Подозреваю, что дом переоформили по липовым документам или по фальшивой доверенности.
– В прокуратуру писал?
– Нет.
– Ну, так что же ты?
– Послушай, – Кирилл в упор смотрел на нее. – Еще вчера я был в камере следственного изолятора. Вечером меня выпустили, я заехал в московскую квартиру, переоделся – и сразу на поезд.
– Ты говоришь, что у тебя нет денег на юристов?
– Ну…
– Где те, что тебе дал Шмельцов?
– Их уже нет.
– Долги?
– Что же еще? Приют для брошенных жен – шутка.
– Уму непостижимо, промотать такое наследство! – воскликнула Лионелла.
– Вылитая бабка Марфуша! Все те же слова. Повторяю: никаких особых ценностей не было. Все это сказки. Когда после смерти Инессы я вернулся в Москву, нянька отдала мне два кольца – одно с сапфиром, другое с рубинами, три цепочки и брошь с аквамарином. Пока я учился, все ушло в скупку. Какие там деньги…
– Вспомни… Когда Инесса и Ефим Аркадьевич уезжали на съемки, мы перебирали ее драгоценности. Теперь даже странно – она хранила их в обычной шкатулке.
– Время было другое.
– Помнишь колье с изумрудами? Два яруса с бриллиантовым замочком.
– Дед спустил на него всю Ленинскую премию, – заметил Кирилл. – А еще была диадема – ее привезли с фестиваля из Южной Америки. Какой-то миллионер подарил Инессе после показа.
– Кольцо с голубым бриллиантом, жемчужный воротник и браслет из сапфиров. – Лионелла мечтательно улыбнулась. – Но особенно мне нравился ее гарнитур из бриллиантовых серег и кольца…
– Надевая его на палец, Инесса говорила: двадцать два карата – это не шутка. Как будто не было других слов. Ну, сказала бы: красиво, нравится, горжусь… Странной она была…
– И все это досталось ее родственникам. Скажи, почему не тебе?
Кирилл равнодушно пожал плечами:
– Возможно, потому, что тогда мне было на это плевать.
