* * *
«„Ничто“ или ничто. А не „все“ или Ничего».
* * *
Идеально умный — уже не поумнеет. Поэтому умный обречен. Благостно-уныло здравствуют лишь дураки и мудрецы. А мудрость есть застывший ум. Приспособленчество интеллекта.
* * *
Обладает ли Небытие свойствами? Конечно, нет. Но порой кажется, что оно убаюкивает.
* * *
Мировоззрение — всегда осознанный выбор. Болезнью может быть состояние, но никак не сформулированная и сформировавшаяся идея. Поэтому мало доверия вызывают упрощенные интерпретаторы Ницше-и-всех-остальных, все эти чувствительные популяризаторы, вроде Эриха Фромма. Поэтому, когда я слышу обывательские трактовки чужого величия (впрочем, как и чужого падения), что-то рационально-механическое во мне (некая пружинистая Истина) тихо и неукротимо хохочет.
* * *
Лайк — удобная минимализация жеста, удачное совмещение вежливости и оплаты. Вот и в жизни бы так — поставил человеку лайк, и более ничем ему не обязан.
* * *
Человеку с гламурным сознанием в жизни то и приткнуться негде. Все шероховато вокруг, все некачественно. (И) поэтому Ничто — гламурно. Вообще — Абсолютный Гламур — есть высшее, даже по отношению к эстетичному. Ибо эстетичное — всегда приспосабливающееся, всегда компромиссное, всегда околоморальное.
* * *
Не отказывайте себе в Ничто.
* * *
Если вспомнить мифологию, редкий герой довольствовался Результатом. Герой, как правило, ничего не получает. Ну и, следовательно, Абсолютный Герой получает Ничто.
* * *
Кстати, вы заметили, что большинство женщин не говорит, а как-бы мурлыкает? Урчит. Шепчет томно-расслабляюще. Так вот, все самые страшные вещи на свете происходят под этот убаюкивающий женский шепоток.
* * *
Просыпаться даже — уже возвращаться в некую унылую обреченную статичность, в неизбежную Точку Отсчета определенной метафизической и экзистенциальной безысходности. Полагаю, идея Вечного Возвращения запечатлена для многих именно в этой физиологической ясности. Впрочем, ясность всегда физиологична. В отличии от Ничто-Истины, коя идеальна в бесчувственном своем отсутствии.
Только волею к власти отныне ведомы
Только волею к власти отныне ведомы
Роковые чудовища, в отрицании тварных страстей.
С васнецовой улыбкой возникнут лубочные вдовы,
Чтоб кровавую Волгу черпать черепами детей.
Взвоют матери мертвые, матрицы злые мокрицы.
Тьмы матрешки разинут влагалища мглы.
В эту бездну смотри, навсегда ускользающий Ницше,
И узнай, наконец, как немецкие страхи малы.
Как погромно-огромна кошмарная мглистая Волга,
В чьих глубинах таится огромное логово
хищной болотистой тьмы.
И бредут средь обрезов берез
безобразные серые волки.
(Их убили голодные зомби в клыках
колдовской Колымы.)
Как же чувственно-нежен
сей смрадный экстаз поглощенья,
Похотливо дурманящий души
червивый болотный обед!
Лишь отеческий череп страшнее
в своем беспощадном прощенье,
В завещании, эхом подземном звучащим:
«Пожалуйста, кушайте, дет…»
И веками людские щенки ненасытно и жадно лакают
Ту могильную, мглистую, гнилостно-липкую кровь.
Бога нет. И прощения нет. И немногие знают,
Что лишь эта жестокая дикая связь
в закольцованном мире
собою являет
То, что в суетной жизни тотально тождественно
слову «любовь».
Шестой палец
(Отрывок из книги «Аномализм»)
Прабабушка Ф именовалась Ф Минус. Минус. Минус. Как-будто бездушные дети с настоящего соскребли корочку, тихо так что-то хрустнуло, время опрокинуло глаза с мясом и кровью назад, в прошлое, Ф Минус наконец-то предложили выйти замуж. Она, как всегда в минуты безделья, смотрела на руки. Левая с четкими жилочками, тонкая, с изощренным узором линий (гадалки всегда шептали что-то невнятное, пугались сами, пугали Ф Минус неясными предостережениями) и правая такая же почти, почти — глумливо расцветала живым (живым!) шестым пальцем. Считала слева направо: «раз, два, три, четыре, пять, шесть», и справа налево: «шесть, пять, четыре, три, два, один», желая вдруг не дойти до нехорошей цифры, понять, что ошибалась, путала, что нет его и не было никогда, этого чужого некрасивого отростка. Когда просыпалась, первым делом глядела на руку. Когда шла по улице, в мороз, неожиданно останавливалась, забегала в безлюдную подворотню, снимала варежку и жадно, подолгу смотрела, каждый раз ошарашиваясь, видя будто впервые, и после, дома жестко и энергично растирала окоченевшие руки.
Возилась на кухне, быстро и умело расчленяла скользкие трупы овощей, особенно ловко выходило с морковкой, похожей на негнущийся заостренный палец оранжевой ведьмы.
На предстоящем замужестве поверх простыней и кастрюль, над неизменными супружескими поцелуями, забавными предчувствиями витал шестой палец, грозя упасть и придавить. Тайная предбрачная улыбчивость Ф Минус сменялась страхом, она оглядывалась по сторонам и назад, желая бежать и не находя ног. Календарные цифры спешили в мусор, и вот, смущаясь и подрагивая, Ф Минус явилась в дне собственной свадьбы. Нехорошо как-то сиделось за столом, доктор (муж уже) беззастенчиво и больно давил ей запястья, подливая вина, заглядывая в глаза настойчиво и развязно, словно уверенное в себе привидение. Ночилось и днилось долго, как Черное, лишенное рамки. Кроились платья, булькало в утробе питье, ребенок вылез, повторяя всеобщие процессы, дрябла оболочка, произносились звуки.
…Он был безумен, глядя в ее ночное лицо, сжимая ту самую руку. Ф Минус вновь хотелось бежать, она была лишней в мире, где царствовала ее тягостная аномалия. Раз, два, три, четыре, пять, шесть — закрывала глаза — шесть, пять, четыре, три, два, один считала, не глядя, чувством. Шесть. Шест. Шестикрылый шершень. Прошедшее стало прошестьшим. Шерсть и спицы валятся из рук. За что? Скучающие дьяволы бежали, заглянув в микросознание доктора — маленькое, карликовое, декоративное как будущее лилипутов, сознание такое однозначное, четкое и удивительное как шестой (лишний) мизинец. Нельзя сказать, что доктор не любил жену. Любил по-своему, исходя из собственного восприятия, где на растревоженном граблями мучительном огороде его души из расцелованного, мокрого, хрупкого, единственного, бесподобного, совершенного пальца возрастало необязательное существо — Ф Минус. Он принял ее как продолжение пальца, как, может быть, нечто питающее его, но личность ее казалась мутна и корява.
