Что бы это ни было, но оно не кончалось! Правда, господину Ранчису все больше и больше нравилось считать себя князем! Вполне искренне. Тем более – Оленька… то есть Бируте. Правда, юная княгиня почему-то еще не беременела и очень сильно об этом переживала, приносила жертвы богам. Да могла ли она вообще понести от Странника? Бог весть, вернее – боги.
Игорь заметил – если на дворе какой-то языческий праздник, прославление богов, богатые жертвы, то он почти что и не Игорь, а в большей степени – Даумантас. То же самое, если битва, охота – там, где азарт. В такие моменты Странник до такой степени не принадлежал себе, что словно бы проваливался в какой-то жуткий туман. Правда, все воспринимал, но сделать ничего не мог, полностью теряя волю. Это было страшно: первобытный литовский князь творил иногда такие мерзости…
Убить детей, чтоб не выросли мстители. Выжечь все поля, чтоб обречь врагов на голод. Принести в жертву Перкунасу саму красивую пленницу. С точки зрения язычника – обычное и вполне достойное дело. Игорь же… Даже и не знал, что делать? Каяться? Молиться богам? Или… богу? Иисусу Христу, стать христианином, как был? Да, крещен в детстве, даже крестик имелся, но… Невоцерквленный Игорь был человек вполне себе светский, все его православие ограничивалось лишь крашением на Пасху яиц, поездкой на кладбище в Троицу да редкими визитами в ближайший к дому храм. Опять же – на Троицу и – редко – на Пасху. Не Всенощную стоять – что вы! – просто зайти да поставить свечки. Даже молитв Игорь толком не знал, тем более не соблюдал посты и не смог бы прочесть наизусть Символ веры. Впрочем, этим он ничем не отличался от большинства россиян, почему-то считающих себя православными. На основании чего, собственно? Яички на Пасху красим? А ну-ка – Великий пост? Даже Символ веры – слабо.
Православие… А что, если и впрямь, поменять веру? Литовскому-то кунигасу? Хм. Не поймут! Точно, не поймут, да еще и объявят предателем. Однако Миндовга ведь… Хотя нет, объявили – и многие. Однако и сам великий литовский князь совсем недавно отрекся от католической веры и вновь перешел в язычество, провозгласив очередной поход против ордена. Да, собственно, война эта никогда и не прекращалась. Крестоносцы жаждали новых земель, и главной их целью была Жемайтия. Тем более король Миндовг уже ее вроде бы как подарил великому магистру. Однако после битве при Дурбе это уже нельзя было бы утверждать столь однозначно. Сами жемайты справедливо полагали себя свободными и независимыми. Так же считал и их князь Тройнат. Так же думал и Миндовг.
Довмонт хорошо знал, что именно Миндовг думал. Да, да – знал! Великий князь и король литовский уже этой зимой навестил «любимого своего племянника». Они долго беседовали – о тевтонцах, о поляках, о полоцком князе Товтивиле (который непонятно, друг или враг). Зашел разговор и о Тройнате. Высокий гость непринужденно намекнул, что жмудскому властителю доверять не следует. То есть об этом он сказал почти прямо, а намекнул на то, что кунигас Наримонт еще не забыл об Утене и мечтает вернуться.
Со стороны короля это была завуалированная угроза. Мол, живи и помни! Ежели что не так, ежели вдруг задумаешь поддержать Тройната в какой-нибудь нехорошей авантюре, то вот тебе, пожалуйста – Наримонт! Он Утену не забыл, и в Утене его не забыли.
Ох, князья, князья… пауки в банке! Что в Литве, что на Руси, что в орденских землях. Везде одинаковы! Немцы, кстати, тоже друг с другом частенько воевали. Архиепископы Рижский и Дерптский тевтонского магистра не переносили на дух! Архиепископы – это лишь одно название. На самом деле – князья. Верховные правители своих городов и прилегающих к ним земель. Еще были даны, построившие в землях северных эстов свою крепость – Далин – Таллин. У данов тоже с тевтонцами по-разному складывалось. Когда и союзничали, когда и грызлись.
Кстати, Миндовг Игорю о-очень не понравился. Весь из себя осанистый, брюхатый, с косматой бородищей во всю грудь и тяжелым взглядом, литовский король вел себя откровенно хамовато, показывая, кто он, а кто какой-то там утенский князишка. По-хозяйски себя вел, не говорил – указывал, и Даумантас должен был почтительно все слушать. Потом дань забрал – за покровительство, как с вассальных земель.
Однако вовсе не это сильно покоробило Игоря, а совсем-совсем другое. Миндовг на Бируте, что называется, положил глаз. Называл «красотулей», откровенно пялился, даже как-то, якобы невзначай, ущипнул за бок. Подмигнул, ухмыльнулся похотливо, да что-то на ухо зашептал. От королевских слов юная княгинюшка вспыхнула, покраснела до корней волос, а потом, ночью, мужа все рассказала.
«У меня ты бы лучше жила, – так сказал Миндовг, а еще сказал: – Женой моей будешь – захоти только». Вот ведь гад! Это при живом-то муже. Еще и посмеивался, и, уезжая, велел Довмонту, ежели вдруг кто из князей к нему в гости заглянет, так докладывать обо всех разговорах. В стукачи вербовал! Неприятное чувство осталось у кунигаса после визита великого князя. Липкое какое-то, мерзкое. Словно бы в помои с головой окунули.
– В замке все спокойно, князь, – подойдя к Даумантасу, доложил верный Любарт. Он только что вернулся из разведки. Посланные нальшанским правителем воины в течение двух суток, схоронившись в лесу, вели пристальное наблюдение за подступами к орденскому замку, недавно выстроенному на самой границе ливонских и жемайтских земель.
Да, Довмонт со своей верной дружиною опять «теребил» немцев, это было его обязательство перед Миндовгом… и перед Тройнатом, кстати, тоже. В отношениях к ордену и Миндовг, и Тройнат были едины.
– Хорошо, что спокойно, – тряхнув головой, князь прогнал терзавшие его мысли. – Сколько там воинов, удалось выяснить?
– Девять рыцарей. В их числе – каштелян и комтур. И около трех десятков кнехтов – всякий сброд, – сняв шапку, Любарт пригладил растрепанные волосы цвета воронова крыла и продолжил: – Это мы знаем со слов местного крестьянина. Он частенько возит в замок оброк.
– Крестьянина?! – вздрогнул Довмонт. – Он же разболтает о вас всем!
Воин хмуро усмехнулся:
– Не разболтает. Не сможет. Мертвые – не говорят.
– Его будут искать… Надеюсь, вы надежно спрятали тело? – это говорил не Игорь – Довмонт. Князь сидел на старом пне, возле устроенного специально для него шалаша, на небольшой полянке близ невероятной красоты озера – маленького, лесного.
– Бросили в трясину. Лошадь с телегой забрали себе.
– Хорошо, – снова кивнул кунигас. – И где же самые зажиточные усадьбы?
Любарт хищно прищурился:
– Как и всегда – недалеко от замка. Мы возьмем там хорошую добычу, мой князь!
– Дело не в добыче, – хмурясь, напомнил Довмонт. – Впрочем, и она не помешает. Ты сказал – недалеко от замка. Насколько недалеко?
– Усадьбы переселенцев – таких две – совсем рядом. Их видно с башен. Еще есть четыре деревни ливов. Тоже не бедные. И меньше риска.
– Немцы! Только немцы! – князь поднялся на ноги. – Говоришь, две усадьбы?
– Да, мой вождь! Две. По разным сторонам от замка.
