«Никогда не позволяй своим мирам соприкоснуться, – предупреждал дед. – Следи, чтобы грань между ними оставалась крепкой и четкой».
Но сейчас творилось черт те что. Мои страхи прокрались вслед за мной в Коридоры, а ночные кошмары, напротив, просочились во Внешний мир. Я сняла с шеи кожаный шнурок, на котором носила ключ. Свет хрустальных бра заиграл на нем бликами. Это не тот ключ, что был у меня, а еще раньше – у деда, и я впервые открывала им дверь в Коридоры. Помню, получив его, я испытала горечь от того, что потерю так легко заменили. Словно они одинаковые.
Я взвесила ключ на ладони. Он совсем новый и гораздо светлее предыдущего. Однако это не просто кусок металла. Он словно предостережение о том, что можно лишиться всего: и ключей, и свободы, и памяти, и жизни. Вообще-то я не особенно нуждалась в предостережениях. Допрос Агаты накрепко врезался мне в память. Да и прошло всего несколько дней. Когда меня вызвали на допрос, синяки уже пожелтели, но запястье еще болело. Агата, сидя в кресле, доброжелательно улыбалась, я же пыталась скрыть, как сильно у меня тряслись руки. Мой ключ она забрала, а из Архива без него не выбраться. Проблема, как объяснила Агата, заключалась в том, что я заглянула за кулисы и увидела, как устроена система. Поэтому встал вопрос, позволят ли мне это помнить? Или Архиву следует стереть все, что я узнала об изнанке его работы, а заодно и последние события? Оставить в моей памяти уйму пробелов и снять с меня бремя пережитого?
«Будь у меня выбор, – сказала я, – я бы предпочла научиться жить с тем, что мне известно». «Будем надеяться, ты приняла верное решение, – ответила она, вложив в мою ладонь новый ключ и заставив сомкнуть пальцы. Затем добавила: – Будем надеяться, что и мое решение было верным».
Я вставила ключ Агаты в замочную скважину. Тотчас от нее по желтым обоям побежали тени, впитываясь в стену, словно чернила, и затем проступили контуры двери, очерченные светом. Я пыталась повернуть ключ, но задрожала рука. Мне пришлось стиснуть пальцы так, что металл впился в кожу. Вспышка боли помогла сбросить наваждение. Я распахнула дверь и шагнула в Коридоры.
Затворив за собой дверь, я затаила дыхание – так делают дети, когда идут мимо кладбища. Обычное суеверие, наивная вера, что несчастья минуют тебя, если ты их не вдохнешь. Замерев, я стояла в темноте, пока не успокоилась, осознав, что Оуэна в Коридорах нет, что здесь лишь я и Элли Рейнольдс.
Вернуть ее оказалось легче, чем найти. Проще отследить те Истории, которые убегают, потому что на каждом шагу они оставляют за собой воспоминания, будто тени. Но Элли никуда не бежала, она сидела, забившись в угол, у самой границы моей территории. Когда я ее нашла, она не стала сопротивляться и сразу пошла со мной, к моему великому облегчению. Потому что от усталости у меня буквально слипались глаза и подкашивались ноги так, что даже пришлось опираться о сырые стены.
Зевая, я добрела до двери с начертанной мелом пометкой «1» и вернулась во Внешний мир. К счастью, в холле третьего этажа стояла все та же сонная тишина. В Коридорах, где часы не работают, очень легко потерять ход времени, а сегодня как раз такой день, когда мне никак нельзя опаздывать.
Солнечный свет щедро струился в окна квартиры. Я притворила за собой дверь и пересекла гостиную. Гудение кофеварки и тихое бормотание телевизора заглушили звук шагов. Я взглянула на экран: среда, 6:15 утра. Диктор рассказывал о пробках, перешел к спортивным новостям, а затем, перевернув страницу, сообщил: «Далее: последние сведения о шокирующем исчезновении человека. На месте происшествия полный разгром. Что это – взлом, похищение или что-то гораздо худшее?».
Диктор говорил слишком эмоционально, но мое внимание привлекли не его слова, а кадр, застывший фоном за его спиной. Я подалась к телевизору, но из родительской спальни послышались шаги. Я спохватилась, что стою посреди квартиры в черном обтягивающем костюме Хранителя, а на часах всего шесть утра.
Прошмыгнув в ванную, я включила душ. Горячие тугие струи принесли блаженство, расслабив напряженные мышцы и уняв боль. Шум воды, монотонный и успокаивающий, наполнил комнату. Я сомкнула веки и… покачнувшись, едва не упала на облицованную плиткой стену, но в последний миг успела выставить вперед руки. Незажившее запястье пронзила боль. Я негромко чертыхнулась и пустила холодную воду. Ледяной душ, обжигавший кожу, казался сущей пыткой, но зато сон как рукой сняло. Завернувшись в полотенце, я выскочила из душа и поспешила в свою комнату, зажав под мышкой костюм Хранителя. Но тут дверь родительской спальни распахнулась, и на пороге появился папа с кружкой кофе в руке. Выглядел он так, будто совершенно не выспался и переборщил с кофеином. Впрочем, теперь он всегда так выглядел.
– Доброе утро, – пробормотала я.
– Сегодня важный день, дорогая. Ты готова? – спросил он и поцеловал меня в лоб, окатив своим шумом, сотканным, как и у любого живого человека, из мыслей и воспоминаний. Кольцо Хранителя на моем пальце заслоняет образы, поэтому я слышу лишь звуки.
– Не уверена, – сказала я. Меня так и подмывало заметить, что мне не оставили выбора. Но я сдержалась и выслушала его напутствия и заверения, что я справлюсь. Мне даже удалось улыбнуться и, пожав плечами, непринужденно бросить: – Да, конечно.
И я сбежала к себе в комнату, где на стуле, ожидая своего часа, висела новая школьная форма. Холодный душ, может, и помог взбодриться, но к школе я все равно не готова. Смахивая капли, стекающие с мокрых волос прямо в глаза, я оглядела форму: черная хлопковая рубашка-поло с длинными рукавами и серебристым кантом на плечах; на нагрудном кармане – герб школы; юбка в черную, зеленую, серебристую и золотую клетку. Цвета Гайд Скул. На картинке в рекламном проспекте юноши и девушки сидят с книжками под сенью вековых дубов; с одной стороны видна кованая ограда, с другой – поросшие мхом стены старого здания. Эдакая обитель невинности и благолепия.
Я взяла телефон, который как раз полностью зарядился, и отправила Уэсли сообщение:
Маккензи: Я не готова к школе.
Уэсли сохранил в моем телефоне свой номер под именем: «Уэсли Айерс, соучастник преступления». Прошло уже больше недели с тех пор, как он уехал. Сразу после свадьбы отца Уэсли вместе с молодоженами отправился на медовый месяц «скреплять семейные узы». Но судя по тому, как часто он писал мне, он вовсю отлынивал от «скрепления семейных уз». Вскоре от него пришел ответ.
Уэс: Ты – Хранитель. В свободное время ты выслеживаешь Истории. Я более чем уверен, что и частная школа тебе по плечу.
Я мысленно представила, как Уэсли, закинув руки за голову, говорит мне эти слова. Словно воочию увидела теплые карие глаза, подведенные черным, изогнутую бровь, и невольно улыбнулась, но тут же закусила губу. Пока я размышляла, что бы такого умного написать ему, от него снова пришло сообщение:
Уэс: Что на тебе надето?
Я зарделась, хоть и знала, что он просто поддразнивает меня – Уэсли еще до отъезда видел мою школьную форму. Однако невольно вспомнилось то, что случилось в саду на прошлой неделе, в день свадьбы мистера Айерса: улыбка Уэсли, прикосновение его губ, волна уже знакомого шума – оглушительный грохот ударных и бас-гитар. Но в тот момент я нашла в себе силы отказать ему. Я поняла, что причинила Уэсли боль, хоть он не подал виду. Другие, пожалуй, ничего бы не заметили, но я видела это по его лицу и осанке, когда он отстранился. Он сказал, что все чудесно, просто замечательно. Мне бы хотелось ему верить, но я не верила.
