Он смотрел мне прямо в глаза. Его слова звучали чуть громче нашего дыхания.
– Нанеся шрамы, пара приносит клятву Архиву и друг другу. Клятвы начинаются и заканчиваются их полными именами. Поэтому, – прошептал он, – когда мы вступим в Отряд, я скажу тебе свое полное имя.
По спортзалу эхом прокатился звонок, Уэс улыбнулся и отстранился.
– Кстати, о времени, – сказал он весело, направляясь к раздевалке. – Я проголодался.
* * *
Дед никогда не рассказывал о своей напарнице. Однажды он обмолвился, что все бы мне рассказал, задай я верный вопрос. Но я почему-то так и не сумела задать нужный вопрос, чтобы он поведал мне о Мег. Он даже имени ее не называл, я узнала его позже, после смерти деда, когда собирала его вещи (все они уместились в одну коробку). Все его пожитки: кожаная куртка, бумажник, несколько писем – в основном, ему, но одно было адресовано моей бабушке Патти, оставившей его до моего рождения. Нашлись и фотографии, всего три – дед не отличался сентиментальностью. На одном снимке он, еще молодой, стоял, прислонившись к железной ограде. Выглядел он худым, сильным и слегка надменным. Если честно, то в старости дед от себя молодого отличался только морщинами. На второй фотографии была запечатлена вся наша семья – дед, мама, папа, я и Бен. На третьей дед стоял плечом к плечу с Мег, чуть склонив к ней голову. Он – в рубашке с длинными рукавами, она – в платье с открытыми руками. Снимок старый и выцветший, но я без труда различила на ее предплечье три параллельных шрама – символ Архива. Точно такие же, как у деда. Они оба были связаны этими шрамами, клятвами и тайнами. Они не улыбались, но казалось, что вот-вот улыбка появится у них на губах. И глядя на них, я думала лишь о том, как они друг другу подходят. Они ведь не просто стояли, причем даже не соприкасаясь. Они безошибочно чувствовали, где заканчивается личное пространство каждого. А эти их едва наметившиеся улыбки казались зеркальным отражением друг друга. И дед выглядел таким счастливым, каким я никогда его не видела. Я так мало знала об этой женщине и о том времени, когда дед служил в Отряде. В общем-то, я знала только то, что он ушел из Отряда. Дед говорил мне, что хотел, чтобы у него было время, чтобы обучить меня (интересно, что случилось бы, если бы он умер раньше? Кто-то другой пришел бы вместо него?). Однако когда я вижу его таким непривычно живым и счастливым, больно думать, что он бросил ее ради меня.
– Как ты думаешь, они любили друг друга? – спросила я Роланда, показав ему фотографию.
Он нахмурился, коснувшись потрепанных краев снимка.
– Любовь – это слишком просто, мисс Бишоп. А вот Отряд – нет. – В его глазах светились гордость и печаль. Я помнила, что под рукавом на предплечье у него такие же шрамы. Три ровные линии. – Любовь проходит, а связь между напарниками Отряда не разорвать. Их связывает и любовь, и полное доверие. Быть в Отряде означает открыть свою душу напарнику, делиться с ним своими надеждами, желаниями, мыслями и страхами. Это означает не только доверить ему свою жизнь, но и взять в свои руки его судьбу. Это тяжелое бремя, – признал Роланд, возвращая мне снимок, – но Отряд того стоит.
Глава одиннадцатая
Я долго стояла под прохладным душем. На коже до сих пор горели прикосновения Уэсли, а в голове эхом звучала его рок-музыка. Растирая себя мочалкой, я напомнила себе, что мы оба – лжецы и мошенники. Что у нас всегда будет полно секретов. Какие-то станут общими, другие вклинятся между нами и в конце концов приведут к тому, что мы всегда будем скрывать друг от друга какую-то часть себя. А то и немалую. Пока не вступим в Отряд. Но я не уверена, хочу ли быть в паре с Уэсли. Не уверена, хочу ли, чтобы он знал меня со всех сторон.
Я попыталась выкинуть его обещание из головы. Сейчас оно все равно ничего не значит. Сейчас мне со всеми моими ночными кошмарами, недавними травмами да еще и под недремлющим оком Агаты – до Отряда как до Луны. Но как мне объяснить Уэсли, что я могу попросту не дотянуть до церемонии, не говоря уж о клятве, во время которой он назовет свое имя? Членов Отряда отбирают. Их оценивают и выносят вердикт – годен или негоден. Если бы Агата сейчас проникла в мою голову, меня никогда не признали бы годной. А это значит, что мне нельзя подпускать ее к себе, во всяком случае, до тех пор, пока все не уладится – так или иначе. И мне просто необходимо верить в то, что существует способ все уладить без вмешательства Архива, без форматирования моей памяти. Потому что если я допущу их к себе, они увидят, как сильно травмировал меня Оуэн. И продолжает травмировать.
Я выключила воду и начала одеваться. Раздевалка уже опустела, но когда я накинула через голову шнурок с ключом, слегка вздрогнув от соприкосновения холодного металла с кожей, из-за угла вывернула Сафия. Она сосредоточенно заплетала косу, пока не увидела меня. Она прищурилась еще больше, чем обычно.
– Что это? – спросила она, когда я сунула ключ под воротник рубашки.
– Ключ, – как можно небрежнее ответила я.
– Вижу, что ключ. – сказала Сафия. Она закончила плести косу и скрестила руки на груди. – Это он тебе его дал?
– Кто? – нахмурилась я.
– Уэсли. – В ее голосе проскользнуло напряжение, когда она произнесла его имя. – Это его?
Я коснулась ключа сквозь рубашку. Я вполне могла бы сказать «да».
– Нет.
– Он выглядит точно таким же, – настаивала она.
На самом деле, вовсе нет. Ключ Уэсли темнее и сделан из другого металла.
– Это просто глупая безделушка, – нашлась я. – Амулет на удачу. – Я наблюдала за ее взглядом, пытаясь понять, поверила она или нет. Но Сафия смотрела недоверчиво. – Еще в детстве я прочла об этом в одной книге. Там девочка носила ключ на шее и куда бы она ни шла, все двери были для нее открыты. Может, Уэсли читал ту же книгу. А может, он просто часто терял ключи, поэтому носит их на шее. Спроси у него сама, – предложила я, зная, что она не станет спрашивать.
Сафия пожала плечами.
– Что бы это ни было, – сказала она, вставляя в ухо наушник, отлитый, похоже, из чистого золота. – Если вы, ребята, хотите носить старые ржавые ключи – ваше дело. Только постарайтесь не подцепить столбняк.
Она развернулась и вышла из раздевалки.
У меня заурчало в животе. Я тоже собиралась уходить, но тут мое внимание привлекла какая-то металлическая вещица, завалившаяся под скамейку. Я присела и увидела круглую серебряную подвеску на простой цепочке. Подвеска так истерлась, что высеченная посередине витиеватая «Б» была едва различима. Я взвесила цепочку на ладони, понимая, что надо просто оставить ее здесь. Может, девушка, которая ее обронила, сама за ней вернется. В любом случае, это не моя проблема. Однако кому бы ни принадлежала подвеска, было ясно, что она много значит для этого человека, ведь она была такая истертая. А еще это возможность прочесть воспоминания той или тех, кто носил ее. Хотя воспоминания, оставленные на предметах, ненадежны. К тому же, чем меньше предмет, тем сложнее поймать нить воспоминаний. Если только на нем не оставили след повторяющиеся действия, либо сильные эмоции. В этой же вещице обнаружилось и то, и другое. Ничего страшного не произойдет, решила я, если я кое-что с нее считаю. Я оглянулась по сторонам и убедилась, что кроме меня в раздевалке никого нет. Затем сняла кольцо и убрала в карман. Воздух в помещении сразу изменился. Он не сгустился, не стал прозрачнее, он как будто колыхнулся. Без защитной преграды, которую обеспечивало кольцо, все мои чувства обострились до предела. Зажав в пальцах подвеску, я ощутила еле уловимый гул, щекочущий кожу. Я закрыла глаза и мысленно потянулась за ним. Когда я поймала нить воспоминаний, рука начала неметь, но темнота перед глазами рассеялась. Сначала появились свет и тени, а затем фрагменты прошлого.
