Полномочия по исполнению закона делегировались местным органам исполнительной власти. На местах поняли, что для регистрации кладбища нужен дополнительный бюджет, управляющая компания и официальный план кладбища, который соответствовал бы инструкциям Санэпидем и Минстроя. В итоге всё оставили как есть – в результате большая часть кладбищ не стоит даже в кадастровом учете, официально их нет. Это приводит к неприятным последствиям: например, ведут трассу через кладбище, где люди лежат веками, но ни в каких картах данных нет. Юридически кладбища в регионах – это самовольные захоронения, то есть мы опять видим в абсолюте традицию бриколажа.
Итогом федерального закона стало появление в Москве уникального института – государственного унитарного предприятия "Ритуал". Это госучреждение, которое монопольно занимается коммерческой деятельностью. Недавно на его территории – на Хованском кладбище
[48] – случилась перестрелка. Это продолжение дележа. ГУП заведует всем: от обработки тела и бальзамирования до памятников и работы землекопа. Экономически подготовка тела – это самое выгодное в этом бизнесе. При этом с советских времен нет никакой институционализации – в регионах ты просто отдаешь без чеков деньги моргу, а тебе без документов труп.
– Почему не разберетесь? – спрашиваю сотрудников прокуратуры.
– Неудобно же, они ведь помогают хоронить. Зачем в горе лезть к людям?
На все услуги у ГУП с 1996 года астрономические цены, в регионах схожие истории. Здесь до сих пор сплав традиций и интересов бандитов и чиновников, поэтому рынок почти полностью теневой; силовиков, кстати, в этом деле нет. Сейчас планируют сделать частные кладбища, когда человеку дают в аренду на 99 лет участок, а он легализует объект и тем самым снимает головную боль с государства. Это планируют осуществить после принятия нового закона, тогда ГУП "Ритуал" раздербанят. Они всячески отбиваются – следовательно нельзя исключать повторения Хованского побоища.
Материал подготовил Дмитрий Окрест
#USSRCHAOSSS exUSSR
Чужим здесь не место: Баку-90
Али Гусейнов о национальной самоидентификации
13 января 1990 года в Баку, тогда еще столице Азербайджанской ССР, начались армянские погромы, еще более жестокие, чем ранее в Кировобаде и Сумгаите в 1988 году. В общей сложности в Баку погибло от 48 до 300 человек – порядок расчетов зависит от пристрастности. Неделю спустя Советская армия вошла в город – в результате штурма погибло 134 горожанина и 20 солдат. Эти события власти независимой республики назвали Черным январем. Схожие события происходили в Армении, откуда тянулся поток беженцев.
Всё это еще больше наэлектризовало атмосферу в Нагорно-Карабахской автономной области, где при преобладающем количестве армян также были крупные общины азербайджанцев и курдов. В результате продолжавшейся четыре года войны в Карабахе погибло несколько десятков тысяч человек и было перемещено население целых сел. Коренной житель Баку Али Гусейнов из смешанной семьи рассказывает о том, как в детстве пережил погромы, и о собственной национальной самоидентификации после бегства из родного города.
Моя мама – армянка, отец – азербайджанец, ну а я русский. Мои предки с обеих сторон жили на каспийском берегу сотни лет. В семье говорили только на русском языке, а на азербайджанский переходили, когда ругались. Вероятно, чтобы я не понял, о чем говорят взрослые. Так что я только до десяти выучился считать, армянский же вовсе не использовали. Возможно, именно поэтому у меня нет тяги к корням, а себя я ассоциирую с русской культурой. Если честно, когда слышу пронзительный звук зурны или напевы, то меня просто воротит – наверное, какой-то психологический блок.
Наша семья всегда была склонна к интеллигентской рефлексии, ведь отец играл в симфоническом оркестре, а мать работала в школе. Что и говорить, жили мы хорошо: машина, несколько квартир в историческом центре, по соседству университеты, вот потому до последнего уезжать не хотели. Однако дело не только в том, что бросать было жалко, – никто не верил, что такая кутерьма начнется.
Вопрос отъезда стали поднимать, когда со всех сторон заговорили о сумгаитских погромах. Тогда в промышленном пригороде Баку погибло 26 армян и шесть азербайджанцев. В пользу того, что эти события были неожиданными для семьи, можно вспомнить, как в конце восьмидесятых отцу предлагали работу за границей – в Чехословакии, Венгрии, Германии. Это ведь очень круто для советского человека, но родители считали Баку настолько комфортным местом, что отказались от Европы, куда неоднократно ездили с гастролями.
Родители описывали Баку как самое многонациональное место Союза, где было наслоение культур, где русские, армянские, азербайджанские, лезгинские и еврейские семьи жили в одном доме. При этом мне говорили, что движущей силой погромов была деревенщина, которая приехала занимать недвижимость. Высидели до последнего – решили двигаться лишь тогда, когда потеряли уверенность в соседях, с которыми прожили всю жизнь.
Это была целая шпионская история: мы тайно перемещались от одного отцовского друга к другому, от дяди Хусейна к дяде Рауфу и далее по списку. В конце концов, в сопровождении советских солдат добрались до аэропорта, где с неделю прожили в техническом помещении. В память о погибших все дороги были уложены цветами – солдат это очень удивило. Самолет долго откладывали, а как дали отмашку на взлет, так людей набилось как селедок в бочке – половина пассажиров буквально стояла. Уже в небе самолет развернули, и вместо Харькова, где нас ждали родственники, мы оказались в Москве. Мне было тогда четыре года.
В принципе повезло: других и вовсе на пароходах везли в Среднюю Азию, где вновь пошли погромы. Тех беженцев селили в новостройках, на вселение в которые стояли огромные очереди местных. В детстве я долго думал, ну почему же мы не поехали в Армению. Только потом я понял, что там была такая же кутерьма – ереванских азербайджанцев выгоняли точно так же, а значит, для нашей смешанной семьи это был совсем не вариант. Много беженцев из Баку потому и отказались от этой идеи, так как смешанные семьи были распространенной практикой в городе. Вообще бакинские армяне являлись синтезом культур, который мог стать шансом на примирение. Мама прежде всего воспринимала себя как бакинку и только потом как армянку. Поэтому логично, что вот таких полукровок в первую очередь отправляли на истребление.
В России нам долго не давали ни статуса беженцев, ни российского гражданства. Полная беднота – помню, как шоколадную конфету делили на четыре части, чтобы хватило всем. Спустя какое-то время жизнь стала налаживаться – как вынужденным переселенцам нам дали комнату в обшарпанном общежитии, мы съехали от дяди, а мама устроилась учителем.
