– На… ферме?
Он кивнул.
– Вы, кажется, разочарованы.
Аделина не ожидала столкнуться с чем-то подобным. Это было не разочарование, а что-то похожее скорее на страх.
– Нет. Это, наверное, потому, что вы слеплены из лучшего теста, чем я. Это звучит и благородно, и в то же время чисто.
– Но на это нужно больше денег, чем у меня есть и чем я когда-либо увижу.
– Наверняка брат вам поможет, – Аделина могла себе представить стоимость обстановки в комнате, где они сидели, и, если уж на то пошло, во всем остальном доме. Брат Томми совершенно очевидно был очень состоятельным.
– Может быть, – Томми помотал головой, – но я не буду его просить.
– Почему нет?
– Я знаю, откуда берутся его деньги. Это еще одна причина, по которой я чувствую себя неуютно в этом доме.
Каким-то образом, чем глубже она копала, тем чище оказывалась эта руда. Его искренность была не просто внешней отделкой, она происходила из самых глубин. Само его присутствие – его, сидящего напротив, огромного, так что полицейская форма едва не трещала по швам, – само это бросало ей вызов. Ей хотелось знать, был ли он таким хорошим, каким казался, и на миг она подумала спросить его, где находится его спальня. Но у нее не было намерения вести его туда, к тому же такой соблазн мог заставить его чувствовать себя еще более неуютно. Кроме того, ей не хотелось компрометировать его. Вместо этого она хотела доказательств того, что его нельзя скомпрометировать. Она поднялась с дивана.
– Хотите, спою вам?
– Хм, это…
Она не дала ему времени подобрать слова, которые он искал, подошла к пианино и уселась за него. Она никогда не была особо сильным музыкантом, но умела достаточно. Она выбрала песню, которую пела для президента Линкольна и его жены. Она знала, что эта песня пользовалась популярностью у солдат на службе, а ее слова, похоже, отражали все то, о чем она говорила с Томми.
Наталия в некотором роде была в таком же ужасе от выступления в таких интимных обстоятельствах, как и от выступления перед тысячами зрителей. Но она изо всех сил постаралась расслабиться и позволить Аделине сделать то, что у нее получалось лучше всего. Ее пальцы немного ошибались в тусклом свете, но голос не исторг ни одной фальшивой ноты.
Среди мест и удовольствий, где мы можем скитаться,
как бы скромно это ни звучало, нет такого места, как дом.
Чудо, будто спустившееся с небес, которое мы ищем по всему миру,
снисходит на нас там, и больше мы нигде его не найдем.
Дом, дом! Милый дом!
Нет больше такого места, как дом.
Нет такого места, как дом.
Вдали от дома великолепие блекнет впустую,
о, дайте мне мой милый дом под соломенной крышей.
Птицы весело поют, отвечая на мой зов,
верните мне их и душевный покой, который дороже всего.
Дом, дом! Милый дом!
Нет больше такого места, как дом.
Нет такого места, как дом.
К тебе я вернусь, погрязший в заботах,
Милое сердцу утешение улыбнется мне здесь.
Не буду я больше скитаться вдали от этого дома.
Пусть это скромно звучит, но нет такого места, как дом.
Она взяла последние аккорды на пианино и подняла взгляд. Томми сидел в кресле, склонив голову довольно низко, так что она не видела его лица. Он довольно долго находился в такой позе, и она уже подумала, не усыпила ли его песня. Но мгновение спустя он поднял голову и смахнул слезу.
– Вы заслужили каждый ваш пенни.
– Чепуха. Мне сильно переплачивают, – сказала она. – Но если вы это кому-нибудь расскажете, я буду отрицать, что говорила это.
– Спасибо, что спели эту песню.
– Всегда пожалуйста, – ответила она и пошла на диван.
– Многие из тех, с кем я сражался плечом к плечу, любили эту песню.
Она села.
– Я знаю.
– Многие из них… отправились домой. В первое и последнее пристанище души.
– Я знаю. Мне очень жаль.
Теперь уже солнце взошло. Томми поднялся и продолжил дежурство у окна.
– Они все еще идут в центр, – сказал он, выглядывая, чтобы увидеть всю улицу до самого парка. – Господи, целая толпа.
– Вы будете нужны?
– Буду, – сказал он. – Но сначала хочу убедиться, что вам ничто не угрожает.
– Не волнуйтесь за меня, – ответила она. – Я уверена, что со мной здесь все будет в порядке. Делайте то, что должны.
Он отпустил занавеску и пошел к дверям.
– Я выйду на улицу и огляжусь. Посмотрю, что удастся выяснить. Вы уверены, что не против, если я оставлю вас здесь?
– Вовсе нет.
– Наверху есть библиотека, – сказал он. – Я вернусь, как только смогу.
С этими словами он спустился по лестнице, и она услышала, как он выходит через главный вход. Она наблюдала в окно, как он идет по улице, а затем заворачивает за угол и исчезает из виду.
Оставшись в одиночестве, Наталия почувствовала, что может занять главную сцену. Всю ночь она умышленно удерживалась от действий, позволяя событиям развиваться строго по сценарию воспоминания. По большей части ей хотелось понаблюдать за Аделиной – такой, какая она есть, женщиной, весьма далекой от нее самой. К тому же она помнила, что Томми – это Шон, и Наталии не хотелось, чтобы по их возвращении из «Анимуса» возникла путаница насчет того, кто к кому испытывает влечение. Эта часть в общей ситуации данной симуляции была довольно странной.
Пока Аделина ждала возвращения Томми, Наталия решила осмотреться в доме, по крайней мере в той степени, в которой это не грозило десинхронизацией. Она любила уроки истории в школе, к тому же увлекалась дизайном. И хотя ее никогда особо не интересовала стилистика Викторианской эпохи, тут все же было интересно находиться, как будто гуляешь по музею. Она вышла из гостиной и пошла в столовую, где располагался великолепный длинный стол с серебряными канделябрами, огромный буфет – что-то такое, что Наталия называла «в духе королевы Анны». В столовой была своя кладовая и отдельная лестница, ведущая на кухню.
Наталия вернулась в главный зал и, поднявшись на этаж выше, исследовала библиотеку, а затем хозяйскую спальню, где на туалетном столике она обнаружила множество косметических средств, которые не смогла опознать. Не так уж много она пользовалась косметикой в реальной жизни. Этажом выше находилась комната, в которой она признала спальню Томми, а в конце коридора была пустая комната. Ну, не совсем пустая. Похоже, кто-то собрался сделать из нее детскую. Там была детская кроватка и старомодная коляска, покрытая кружевами, – обе были задвинуты в угол. Половина комнаты была оклеена обоями с розами, но, похоже, этот проект был заброшен еще до окончания, и Наталия подумала о множестве историй, в основном печальных, которые в один момент могла рассказать эта комната.
