– Полеты?
– Ну, да. У военных моряков есть пилотажная группа на реактивных самолетах, они выделывают в воздухе просто восхитительные трюки.
– «Голубые ангелы»?
– Точно, – кивнула Калиста.
Гибсона потрясла мысль о том, что эта женщина могла с легкостью заказать «Голубых ангелов» для того, чтобы отметить день рождения восьмилетней девочки.
– Но, конечно, мне забавно все это наблюдать. А вы, мистер Вон, любите веселиться?
– Не всегда.
Что-то в этой женщине заставило его положить конец этой игре. В ее присутствии Гибсон ощущал какую-то робость, чувство, которое ему вовсе не нравилось. Как-то при встрече он предложил заткнуться одному трезхзвездному генералу
[13], но с этой женщиной Вон чувствовал себя Оливером Твистом, опрокинувшим чашку с чаем.
– Будем надеяться, это пройдет, – улыбнулась она.
– Почему меня сюда пригласили? – напрямик спросил Гибсон.
– Ну-ну, не будь букой. Важно относиться к другим с чувством юмора.
– И к вам?
– С юмором относиться ко мне? Ну, конечно! В конце концов, жизненно важно быть именно тем, кто шутит и веселит, – мисс Доплэз подмигнула. – Это все меняет.
– Что ж, запомню.
– Вот-вот. Моя семья, например, утратила способность смеяться несколько поколений назад. Как только вы достигаете определенного уровня известности, как тут же возникает тенденция смотреть на вашу семью с нездоровой долей благоговения. Все успокаивают себя верой в то, что ее успех – не результат удачи и упорной работы, а простое следствие врожденного превосходства.
Мисс Доплэз склонилась к Гибсону, словно собираясь сообщить ему нечто конфиденциальное.
– Божья воля. Хорошие гены. Голубая кровь. Всякое такое. Нелепо, конечно, но это происходит настолько часто, что просто нет сил. И всегда заканчивается одинаково. Каждое следующее поколение становится более высокомерным, чем предыдущее. Более ленивым. Более заинтересованным в том, чтобы покататься на лыжах на каком-нибудь фешенебельном курорте, а не в том, чтобы увеличить семейное благополучие. Высокое положение ведет к лености, а это, в свою очередь, приводит к упадку. Но, конечно, если денег достаточно, то можно десятилетиями не замечать, что ваше фамильное древо покрывается пылью. А потом, ты просыпаешься однажды – и обнаруживаешь, что последний член твоего семейства, который делал хоть что-то стоящее, умер еще до Кеннеди. Знаешь, чем занимается мой сын?
Гибсон отрицательно покачал головой.
– Ничем. Он живет в своей квартире в Форт-Лодердейле с какой-то женщиной и играет в гольф. – Она в ужасе закатила глаза, чтобы дать почувствовать собеседнику всю тяжесть ситуации; когда же тот не проявил этого понимания, медленно продолжила: – Форт-Лодердейл, мистер Вон! Мой двоюродный дед помог Вильсону
[14] заключить Версальский мирный договор, а амбиции моего сына сводятся к заурядному прожиганию жизни в болотах Флориды! Уму непостижимо!
– Не любите этот штат?
– Какой, Флориду? Нет. Совершенно очевидно, было бы лучше, если б кондиционеры никогда не изобрели.
– А если отнестись ко всему с юмором?
– Вот чувство юмора-то мне и помогает, – Калиста улыбнулась и провела пальцем по краешку своего пустого бокала; тут же появился официант и наполнил его. – Кстати, – продолжила она, – я должна тебя поблагодарить.
– В каком смысле?
– Эти дела с Бенджамином, из-за которых ты оказался в таком… затруднительном положении.
– Что-то не улавливаю…
– Послушай, как ты думаешь, чьи деньги там присвоили? Бенджамина? Ой, я тебя умоляю! Этот человек ничего не имел, пока его не нашла я. Своей неосмотрительностью ты помог мне понять, что я ставила не на ту лошадь.
– И все-таки не понимаю… Вы имеете в виду моего отца?
– Нет, он был милым человеком, но оказался всего лишь жокеем. Если позволишь мне такое сравнение.
– Ломбард?
– Именно. Он был чрезвычайно энергичным мелким воришкой. Ты опрокинул тележку с гнилыми яблоками.
– Но мой отец…
Калиста с жалостью посмотрела на Гибсона.
– Ты поверил их версии? Что деньги украл твой отец? О боже! Нет. Твой отец просто смирился. В этом они похожи с Джорджем. Дюк Вон оказался простым козлом отпущения. У мертвых нет никаких прав, и они редко могут встать, чтобы защитить себя. Примерно так мне говорят мои адвокаты. И ты все эти годы жил с уверенностью, что твой отец – вор?
У Гибсона закружилась голова, глаза застлало пеленой; в ушах зазвенело так, что этот звон заглушил праздничный шум. Он с трудом подавил острое желание заткнуть уши. И все-таки вместо этого с силой сцепил пальцы, словно собираясь вознести к небесам гневную молитву, и посмотрел в глаза Калисте.
– Почему вы ничего не сделали? – спросил он после долгой паузы.
– Хороший вопрос. Потому что, попросту говоря, это было не в моих интересах.
– То есть своим воровством Ломбард затронул именно ваши интересы.
– Да, и мои деньги вернулись ко мне.
– Вот так?
– Политика – это мерзкая картина в красивой рамке. Как бы ни нравился мне Дюк Вон, я не собиралась впутывать свою семью в междоусобицу с Бенджамином Ломбардом ради спасения репутации твоего обманутого отца. Цена была бы слишком высокой для меня самой.
– Вы позволили Ломбарду победить…
– Но я по-прежнему живу и борюсь. Предпочла меньшее из двух зол.
– Так что ж, именно поэтому я здесь? Чтобы вас с Джорджем не так терзали угрызения совести?
– Господи, конечно, нет! Это все Джордж. Он очень хороший человек. Даже благородный. Это был его большой промах, – мисс Доплэз мило улыбнулась.
– Стало быть, не вы все это задумали?
– Нанять человека, связанного с Бенджамином Ломбардом, чтобы разыскать Сюзанну? Это смешно. Какой бы выбор ты ни сделал, это будет твое собственное решение, не имеющее ко мне никакого отношения. Но Джордж, святая душа, думает, что так будет справедливо. Вот почему мы сидим здесь.
– Хорошо, но почему мы здесь?
– Полагаю, для того, чтобы Джордж мог уравновесить чаши своих кармических весов.
– Нет, почему мы здесь?
– А, ты спрашиваешь, почему я пригласила тебя сюда? Потому что, невзирая на мое отношение к Бенджамину, Сюзанна по-прежнему очень мне дорога. Я ведь ее крестная. Я помогала ее растить. Она была сущим ангелом. Правда. Никогда не плакала. Она была настоящим сокровищем и прекрасной юной леди. Впрочем, ты это и сам хорошо знаешь. У нее была та страсть к жизни, которую моя семья давно утратила. Со временем она могла превратиться в яркий бриллиант. То, что с ней случилось, – подлинная трагедия…
