– Случайное совпадение.
Спорить с ним было бесполезно. Вместо того чтобы пойти к Петьке, я засел за уроки, выучил их как следует, а вечером, когда мой отец уснул, взял у него книжку «Внушение на расстоянии» и читал её под одеялом, пока не разрядилась батарейка ручного фонарика…
Утром по дороге в школу я сказал Ленче:
– Только не бойся. После опытов будет легче. Домашние уроки начнём учить через день. День – ты, день – я. Времени свободного – во! Отметки – во! Между прочим, сегодня я называюсь телепат, а ты ещё как-то. Завтра поменяемся…
Мы уже подходили к школе. Я постарался создать в себе большой заряд воли и напряжения, как учёные в книжке моего отца.
На первом уроке у нас была география. Пока Матвей Иванович отмечал присутствующих, я написал на новой общей тетради «Дневник опытов» и посмотрел на Ленчу. Она трусила, но подняла руку. Матвей Иванович удивился:
– Котенкова? Отвечать? Приятное событие. Прошу.
Ленча вышла к доске. Я, волнуясь, сказал про себя: «Начали!» – и стал про себя же рассказывать урок географии. При этом я глаз не сводил с Ленчи. Она всё повторяла за мной почти слово в слово и вслепую не тыкала в карту указкой. Матвей Иванович прямо расцвёл.
Я не выдержал и крикнул:
– Ура-а!
Матвей Иванович сказал:
– Рыжиков, дневник. Котенкова, пятёрка. Больше не читай на уроках.
Он отдал Ленче «Трёх мушкетёров», а в моём дневнике написал: «Крикнул «ура».
Я ни капли не обиделся, потому что мне хотелось заплясать на парте от удачи. Я записал в «Дневник опытов»:
Вышла. Ответила. Пятёрка. Расстояние четыре шага.
На русском я решил усложнить опыт и, когда Ленча сама вызвалась отвечать, заизолировался от неё учебниками. Игорь Павлович задал вопрос по грамматике. Я сразу про себя ответил, Ленча без запинки повторила. Тогда я пригнулся, поставил перед головой два портфеля, свой и Петькин, и послал Ленче ответы на несколько вопросов Игоря Павловича. Мне было жарко, и заболела шея. Наконец он сказал:
– Видишь, Лена, всё очень просто.
И опять я не выдержал и рассмеялся от радости.
– А за тобой, Рыжиков, я давно и терпеливо наблюдаю. Положи портфели на место, – сказал Игорь Павлович.
Я покраснел, но зато записал в «Дневнике опытов»:
Русский. Вышла. Уроки прошли через два портфеля. Кожаный и дерматин.
На переменке я пожал Ленче руку.
– Только тс-с!
Мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее. Ведь любой мальчишка струсил бы на её месте. И я сказал:
– У старших классов есть какой-то закон Джоуля и Ленца. Я тебя возьму в свой закон. Рыжикова – Котенковой он будет. Продержись ещё на истории.
На истории Вера Адамовна сама вызвала Ленчу. Я с «Дневником опытов» залез под парту и стал оттуда пересылать Ленче всё, что выучил дома. Она отвечала не совсем уверенно, но и не запутывалась в датах.
– Рыжиков, вылези из-под парты!
Я засунул «Дневник опытов» за пазуху и вылез.
– Что ты там делал?
Я хотел промолчать, но почему-то гордо заявил:
– Научное открытие!
Все, кроме Веры Адамовны, засмеялись.
– Дай дневник. Продолжай, Котенкова.
Я положил дневник на стол и, когда Вера Адамовна отвернулась, снова залез под парту.
Вдруг Ленча замолчала. Я продолжал передавать, а Ленча всё молчала. Тогда я снова вылез, и Ленча заговорила. Я вздохнул с облегчением. Ей поставили четвёрку, а мне в дневник записали: «Вёл себя вызывающе. Сидел под партой». Но я подумал, что на Галилея тоже гонения были, и успокоился. Я даже решил, что раз опыты удались, можно рассказать о них Петьке и на что-нибудь поспорить. Петька, конечно, не поверил, и мы поспорили. Я на его японский значок, а он на мои бамбуковые палки.
После уроков на школьном дворе я спросил Ленчу:
– Ты почему замолчала? Всё могло рухнуть.
Ленча была весёлой-весёлой. Она сказала:
– Я на секунду вспомнила у доски о своей маме. Помнишь, она просила?
Я стал ругать Ленчу и занёс в «Дневник опытов»:
Молчала, потому что на секунду вспомнила у доски о своей маме. Чуть всё не испортила.
Ленча нагнулась и стала гладить нянечкину кошку. Я подкинул портфель в воздух, крикнул Ленче:
– Завтра я! Учи ботанику с французским! – и побежал на стадион, где уже тренировалось «Торпедо»…
На следующий день, когда начался урок французского, я даже не волновался. Меня вызвали третьим читать наизусть стихотворение.
Я выставил вперёд левую ногу, откинул в сторону руку, выпятил грудь и раскрыл рот, как Пушкин в лицее перед Державиным, но ни одной строчки в моей голове не появилось, хотя Ленча смотрела на меня так, как я её учил, – в упор и даже слегка шевелила губами. Я стоял в торжественной позе под смех всего класса, пока Нелли Петровна не сказала:
– Садись, двойка.
Я сидел, ничего не понимая. Всю перемену кричал на Ленчу и велел ей сократить расстояние. Она пересела на первую парту и испуганно сказала:
– Это… как снежный человек… Говорила?..
На ботанике я мучительно искал ошибку в опыте и подумал, что, если Ленче не хватает напряжения ума, значит, надо его усилить у себя. Я обрадовался, вспомнив заметку в «Технике – молодежи». Там говорилось про то, что в наших мозгах иногда водятся биотоки.
На подоконнике рядом со мной стоял аквариум. За ним горела лампа, согревавшая рыбок.
Я вывернул лампу, помочил палец в воде, зажмурился и всунул его в патрон. Меня трясануло так, что я чуть не вылетел из-за парты.
– Вот ты чем на уроках занимаешься, Рыжиков! Сейчас же иди отвечать!
Набравшись тока, я смело вышел к доске. Ленча усиленно зашевелила губами. Я молчал, уставившись на неё, и наконец уныло сказал:
– Мичурин…
– Ну, ну, продолжай… Положи лампу на стол.
– Мичурин… он… – в голове моей опять-таки не появилось ни одной мысли даже на тройку. – Он… сначала родился… в Мичуринске…
– Допустим. Дальше.
Я вроде Ленчи вспомнил на секунду моего отца и маму, но и это не помогло.
– Он очень любил яблоки и многие другие фрукты и овощи… Он потом захотел помочь…
– Кому?
– Народу, конечно, – я разозлился и выпалил: – Кандиль с китайкой он скрещивал… Сам товарищ Калинин за опыты орден Ленина ему вручил. За научные открытия тоже.
Ленча схватилась за голову.
– Садись. Очень плохо. Это неудивительно при такой дисциплине.
