Мне понравилось, что Васильков задаёт мне вопросы, как взрослому преступнику, прищурив глаза и низко склонившись над столом. Я положил ногу на ногу.
– Итак… С какой целью?
– С благородной, – ответил я, поразмыслив.
– Так, так… обычный приёмчик, якобы морально оправдывающий правонарушителя… Что же заставило вас прийти с повинной?
– А разве не нужно сознаваться? – спросил я и подумал: «Наверно, он сам хотел всё распутать, чтобы было интересней».
– Вопросы сегодня задаю я! Приводы раньше были?
– Один.
– Когда?
– Четыре года мне тогда было.
– Раннее начало карьеры. За что?
– Я потерялся в универмаге, лёг в детскую коляску и уснул. Меня привели в милицию, а потом увели домой… Так что один привод и один увод.
– Ты что? Шутить задумал?
– Честное слово, не вру!
– Это мы не квалифицируем как привод… Поточнее о благородной цели.
– Вот вы помогли бы товарищу, если на него все шишки валятся… е-если н-на н-него… а он че-ест-ный? – я стал заикаться от волнения.
– Повторяю: допрашиваю я тебя, а не вы меня! С какой целью?
– С благородной, и всё, – заупрямился я.
– Кто похитил лисицу?
– Не знаю…
Васильков перешёл на страшный шёпот:
– Как его зовут?
Я засмеялся: меня ловили на удочку.
– Прекратить! Знаешь, что бывает за ложные показания? Думаешь, я с тобой цацкаться буду? Не такие клубки распутывал. И тут ниточка в моих руках. «Ваша игра проиграна, Смит!» Чем дольше будешь отпираться, тем хуже для тебя. Итак: вы отвлекали, а гражданин икс…
– Я не знаю икса. У меня переэкзаменовка… Я попросил Ксюшу подиктовать… И почему «Смит»? Я не шпион!
– Не финтите, Царапкин! Бесполезно.
Я задумался и спросил:
– Как пишется: «не финшу» или «не финтю»?
– Меня не выведешь из себя, – сказал Васильков. – Поговорим по-другому.
Он снял трубку и набрал номер.
– Лескин? Привет. Зайди на минуточку. Тут сложное дело. Перекрёстный допросик устроим… Сколько лет? Сколько тебе?
– Двенадцатый, – сказал я.
– Тринадцать скоро, – продолжал Васильков. – Что, что? Полегче, Лескин… полегче! У тебя у самого детский сад… А у меня, думаешь, не работа?
В трубке часто забибикало. Лескин её бросил. Васильков закурил и сказал:
– Ладно. Можешь идти. Сам всё распутаю. У криминалистики достаточно для этого средств. Ниточка в моих руках.
Конечно, Василькову было интересней самому всё распутать, но мне уже совсем расхотелось уходить. Я сказал:
– Нет! нет! Вы послушайте! Я всё расскажу.
– Хорошо, – согласился Васильков. – Только без вранья. Учти. Я сам когда-то был мастер врать.
– А потом?
– Потом противно стало. Не могу врать, и всё. Ни за что не совру, как… пенку с кипячёного молока не съем.
Васильков даже скривился, вспомнив про пенку.
– В общем, – начал я, – Пашка вышел из колонии и стал честным. А ему кое-кто не верит. Тут украли лису. А ещё раньше меня позвали… клубничку воровать. Но домой пришла учительница Анна Павловна, и я спешил… Нет! Я ни за что не пошёл бы с ним, но я забыл, а он пошёл сам… Все стали думать на Пашку. Он и решил убежать из дому в конюхи. Мы сторожили в эту ночь сад. А вчера он принёс в котельную клубнику, и я от ненависти впихнул её в него. Она же общая. Если бы я удержал его…
– Кого «его»? – опять прищурив глаза, спросил Васильков.
– «Кого, кого»!.. Не скажу. Пускай сам сознается. Я не предатель. Мы в том году в военную игру играли. Меня поймали как языка и полчаса пытали щекоткой. Я чуть от смеха не помер, но не выдал, где лежат бутылки с лимонадом. А вы бы выдали?
– Не путай, Царапкин, не путай! Ты уж не маленький. Сам ведь чувствуешь, что с лимонадом ты был молодец, а с клубникой последний трусишка!
Я спешил всё досказать до конца, потому что Васильков мне поверил.
– Пашка, значит, хотел убежать из-за недоверия. Ему обидно. Тогда я сказал, что это я украл с одним парнем лисицу. Пашка пошёл на работу. И пускай все думают на меня.
– То есть как это пускай думают на тебя? Так не бывает… И вообще вы так всё запутали, что у меня голова кругом идёт… Давай с самого начала. Нет. Вот тебе листок бумаги, садись и пиши. Ужасная каша…
– Ха!.. – обрадовался я. – Лучше вы мне подиктуйте! Чтобы время не терять. У меня же переэкзаменовка.
– Ты сам из-за себя время потерял! – неожиданно по-приятельски раскричался Васильков. – Наворотил чёрт знает что, а мне теперь реабилитировать тебя! Почему? Почему с самого начала не сказал правду? И Пашка твой осёл!
– Ну, подиктуйте… – снова попросил я. – Мы дело сделаем, и я целый день не потеряю.
32
В этот момент в комнату без стука ворвалась моя мама. Она с ужасом посмотрела на меня и сдавленным голосом произнесла:
– Это не мой сын!.. Это не мой сын!.. – и прислонилась к стене.
– Не волнуйтесь. Вы потеряли сына? – спросил Васильков и поднёс маме стакан воды.
Мама выпила и тем же голосом сказала:
– После всего случившегося? Да! Потеряла. Теперь у него привод?
– Самопривод, – заметил я, и сердце у меня сжалось от жалости к маме.
– Вы слышите? Он шутит. Он оброс ложью с ног до головы. О нём говорит весь двор. Я не могу людям смотреть в глаза. А отец хоть бы хны. Я до изнеможения колочу в набат, а он заявляет: «Серёжа – честный парень…» Вот и скатился этот Серёжа в пропасть! Главное, вчера он дал мне честное слово. И уговаривал меня доверять ему во что бы то ни стало!
Тут я закрыл глаза, представив маму на колокольне, колотящей в набат, а себя покатившимся в пропасть…
– Вы должны раз и навсегда изолировать рецидивиста от детей!
– Неправда! – закричал я. – Хватит! Мама, я всё рассказал…
– Ты как разговариваешь со взрослыми? – пришла в себя мама и вытерла платком глаза.
И только Васильков раскрыл рот – наверно, для того, чтобы объяснить маме всё до конца, – как в коридоре раздались крики и возня, дверь толкнули ногой, и в комнату ввалились Маринка, какой-то парень в ковбойке и в очках и Пашка. За ними вошёл милиционер. Он что-то сказал на ухо Василькову.
Парень огляделся вокруг и растерянно заявил:
– Это нарушение соцзаконности… Я протестую… Меня ждёт любимая!
– Врёт! Спросите у него документы! – сказал запыхавшийся Пашка.
