Полагая, что фашисты на ее стороне, британская правящая верхушка не так уж ошибалась. Это же факт, что богатый человек, если он не еврей, должен опасаться не столько фашизма, сколько коммунизма или демократического социализма. Вот чего не следует забывать, так как германская и итальянская пропаганда всячески старается это заретушировать. Таких людей, как Саймон, Хор
[52], Чемберлен и другие, природный инстинкт подталкивал заключить соглашение с Гитлером. Но – и тут срабатывает особый фактор английской жизни, о котором говорилось выше, глубокое чувство национальной солидарности – они могли это сделать лишь ценой развала империи и продажи в рабство собственного народа. Законченно продажный правящий класс, как во Франции, сделал это не задумываясь. Однако в Англии так далеко еще не зашло. Политиков, произносящих раболепствующие речи о «долге лояльности перед завоевателями», в нашей публичной жизни пока не найти. Какие бы ни шли метания между доходами и принципами, невозможно себе представить, чтобы люди вроде Чемберлена предприняли шаги во вред тому и другому одновременно.
Показателем, что английский правящий класс морально не ущербен, может служить то, что в военное время он готов на смерть. Несколько герцогов, графов и иже с ними сложили головы во время недавней кампании во Фландрии. Это было бы невозможно, будь эти люди циничными негодяями, какими их порой представляют. Важно правильно понимать их мотивы, иначе невозможно предсказать их действия. От них следует ожидать не предательства или проявлений трусости, а глупых поступков и бессознательного саботажа – какое-то безошибочное чутье заставляет их принимать неверные решения. Они не злокозненны или не совсем злокозненны, просто необучаемы. Только когда они лишатся своих денег и власти, более молодые начнут понимать, в каком столетии они живут.
5
В Англии упадок империи в период между мировыми войнами оказал влияние на каждого, но в первую очередь на два важных сегмента среднего класса: милитаристов-имперцев, обычно именуемых «твердолобыми», и интеллектуалов левого толка. Эти два на первый взгляд враждебных типа, символические противоположности – полковник на половинном окладе, с бычьей шеей и крошечным умишком, такой динозавр, и интеллектуал с покатым лбом и тонкой шеей – ментально связаны и постоянно взаимодействуют; в любом случае они, так сказать, из одной семьи.
Тридцать лет назад «твердолобые» уже начали сходить на нет. Воспетый Киплингом средний класс, многодетные не шибко мыслящие семьи, чьи сыновья служили офицерами в армии и на флоте, раскиданные по всему земному шару, от Юкона до Иравади, к 1914 году утратили свое былое значение. Их добил телеграф. В сужающемся мире, все чаще управляемом из Уайтхолла, с каждым годом для личности оставалось все меньше инициативы. Такие люди, как Клайв, Нелсон, Николсон
[53], Гордон, не могли бы найти себе место в современной Британской империи. К двадцатому году почти каждый квадратный дюйм британских колоний оказался под контролем Уайтхолла. Исполненные благих побуждений, рафинированные мужчины в темных костюмах и черных фетровых шляпах, с аккуратно сложенным зонтом, висящим на левой руке, навязывали свой дремучий взгляд на жизнь Малайе и Нигерии, Момбасе и Мандалаю. Бывшие строители империи превратились в клерков, похоронивших себя под грудами деловых бумаг и бюрократических отписок. В начале двадцатых годов во всех уголках империи еще можно было видеть пожилых, знававших лучшие времена официальных лиц, беспомощно дергавшихся от происходящих перемен. Отныне стало почти невозможно заманить молодого энергичного человека на какую угодно должность в имперской администрации. То же самое происходило в мире бизнеса. Крупные монополисты поглощали массу мелких трейдеров. Вместо того чтобы рискованно торговать по всей Вест-Индии, человек занимал офисный стул в Бомбее или Сингапуре. А жизнь в Бомбее или Сингапуре была рутиннее и безопаснее, чем в Лондоне. Хотя имперские чувства в среднем классе оставались по-прежнему сильны, во многом благодаря семейным традициям, работа управленца в империи потеряла свою привлекательность. Мало кто отправился на заработки восточнее Суэца, если была возможность этого не делать.
Общее ослабление империализма и до какой-то степени британского духа в тридцатые годы были отчасти делом рук левых интеллектуалов, которые сами продукт стагнации империи.
Тут надо заметить, что сегодня все интеллектуалы в каком-то смысле «левые». Возможно, последним интеллектуалом правого толка был Т. Е. Лоуренс
[54]. Года с тридцатого все, кого мы называем «интеллектуалами», жили в состоянии хронического недовольства существующим положением дел. В первую очередь потому, что в обществе, каким оно было устроено, им не находилось места. В стагнирующей Империи, которая и не развивается, и не распадается на части, как и в самой Англии, где у власти стоят люди, отличающиеся прежде всего глупостью, быть «умным», значит, вызывать подозрения. Если вы способны понять стихи Т. С. Элиота или теории Карла Маркса, начальники проследят за тем, чтобы вы не заняли важную должность. Все, что оставалось интеллектуалам, – это писать литературные обзоры или подаваться в левые партии.
Менталитет английских левых интеллектуалов можно отследить по нескольким еженедельным и ежемесячным газетам. Что сразу бросается в глаза, так это их общий негативный, ворчливый тон и полное отсутствие конструктивных предложений. Ничего кроме безответственного брюзжания людей, никогда не находившихся и не предполагающих когда-либо находиться во власти. Еще одной выраженной характеристикой является их эмоциональная пустота: они живут в мире идей и почти никак не связаны с реальностью. Многие из левых интеллектуалов были трусливыми пацифистами до тридцать пятого года, громко призывали к войне против Германии с тридцать пятого по тридцать девятый и быстро остыли, стоило только начаться войне. Те, кто выступал как «антифашисты» во время Гражданской войны в Испании, чаще всего, хотя и не всегда, сегодня оказываются пораженцами. В основе же лежит действительно важное: английские интеллектуалы оторваны от повседневной культуры страны.
Ориентируются они, во всяком случае, на Европу. Кухня парижская, взгляды московские. Посреди океана отечественного патриотизма они образуют своего рода остров диссидентской мысли. Англия, возможно, единственная великая страна, где интеллектуалы стыдятся своей национальности. В левых кругах считается, что быть англичанином не совсем прилично и поэтому твой долг посмеиваться над отечественными институтами, от скачек до пудинга на сале. Странно, но факт: почти любой английский интеллектуал испытает больший стыд от стойки «смирно» под гимн «Боже, храни короля», чем если бы он украл пожертвования для бедных из церковной кружки. Все критические годы леваки понемногу подрывали боевой дух Англии, распространяя взгляды то ядрено пацифистские, то воинственно пророссийские, но при этом всегда антибританские. Какой это произвело эффект – другой вопрос, но какой-то произвело. Если падение боевого духа в английском народе на протяжении нескольких лет сделалось настолько заметным, что фашистские режимы посчитали его «загнивающим», а развязывание войны делом для себя безопасным, значит, интеллектуальный саботаж левых тоже в этом повинен. «Нью Стейтсмен» и «Ньюс-Кроникл» обе выступили против «мюнхенского сговора», но даже они отчасти сделали его возможным. Десять лет систематического науськивания на «твердолобых» в конце концов сказалось на самих «твердолобых», а в результате стало труднее привлекать умных молодых людей в ряды вооруженных сил. С учетом стагнации Империи, военная прослойка среднего класса в любом случае разложилась бы, но распространение пустого леворадикализма ускорило процесс.
