Я уже сказал, что по меньшей мере половина макгилловских открыток посвящена шуткам на темы секса, и процентов, наверное, десять из них куда более скабрезны, чем что бы то ни было другое, печатающееся сейчас в Англии. Время от времени продавцов печатной продукции привлекают к суду за торговлю ими. Судов происходило бы еще больше, если бы самые грубые шутки не были обязательно защищены двойным смыслом. Достаточно одного примера, чтобы увидеть, как это делается. На одной открытке, озаглавленной «Они ей не верят», молодая женщина, разведя ладони фута на два, демонстрирует что-то длинное своей знакомой паре, которая смотрит на нее, раскрыв рот. Позади нее на стене висит чучело рыбы в стеклянном футляре, а рядом – фотография почти обнаженного спортсмена. Разумеется, речь идет не о рыбе, но доказать это невозможно. Сомнительно, что в Англии найдется газета или журнал, которые рискнули бы хоть раз напечатать шутку подобного рода, и, разумеется, нет ни одного печатного издания, которое делало бы это регулярно
[61]. У нас существует огромное количество мягкой порнографии, бесчисленные иллюстрированные журналы, охотящиеся за женскими ногами, но нет популярных изданий, специализирующихся на «низком», фарсовом аспекте секса. С другой стороны, шутки в духе Макгилла – мелочь для театральных ревю и мюзик-холлов, а также их можно услышать по радио – когда случайно задремлет цензор. В Англии пропасть между тем, что может быть сказано, и тем, что может быть напечатано, исключительно велика. Реплики и жесты, которые едва ли вызовут возмущение увиденные со сцены, породили бы гневный протест в обществе, если бы кто-то попытался воспроизвести их на бумаге. (Сравните сценические репризы Макса Миллера
[62] с его же еженедельной колонкой в «Санди диспетч».) Юмористические открытки – единственное исключение из правила, единственный «носитель», на котором по-настоящему «низкий» юмор считается допустимым. Только в открытках и на сцене варьете оттопыренные ягодицы, собака, задравшая ногу на фонарный столб, или шутка насчет детских пеленок не вызывают ни малейшего возмущения. Учитывая это, нетрудно понять, какую функцию по-своему, незаметно выполняют такие открытки.
[63]
В чем их истинное назначение, так это в том, чтобы дать выплеснуться наружу тому восприятию жизни, какое свойственно Санчо Пансе и которое мисс Ребекка Уэст однажды охарактеризовала как «возможность извлечь максимум веселья из шлепков по задницам в полуподвальных кухнях». Дуэт Дон Кихот – Санчо Панса, который, конечно же, является старинным воплощением в художественной форме дуализма души и тела, за последние четыре столетия воспроизводился в литературе чаще, чем это можно было бы объяснить простым подражательством. Он возникает снова и снова во всевозможных вариациях: Бувар и Пекюше, Дживс и Вустер, Блум и Дедалус, Холмс и Ватсон (вариант Холмс – Ватсон чрезвычайно хитроумен, поскольку привычные физические характеристики персонажей здесь поменялись местами). Очевидно, это соответствует чему-то имманентно присущему нашей цивилизации, не в том смысле, что каждый персонаж в «чистом» виде можно найти в реальной жизни, а в том, что две первоосновы – благородное безумие и простонародная мудрость – сосуществуют бок о бок почти в каждом человеческом существе. Загляните в собственную душу: кто вы – Дон Кихот или Санчо Панса? Почти наверняка вы – оба. Одной своей частью вы желаете быть героем или святым, но другая ваша часть – это толстый коротышка, который очень ясно сознает преимущества того, чтобы остаться живым и невредимым. Он – ваше неформальное «я», голос живота, возражающий голосу души. Его вкусы склоняются к безопасности, мягкой постели, безделью, кружке пива и женщинам с «пышными» формами. Он тот, кто пробивает бреши в ваших прекрасных порывах и подбивает вас присматривать за Номером Первым, изменять жене, уклоняться от уплаты долгов и т. д. и т. п. Позволяете ли вы ему взять верх над вами – вопрос другой. Но было бы откровенной ложью утверждать, будто он не является частью вашего существа, так же как было бы неправдой сказать, что другой вашей частью не является Дон Кихот, хотя то, что говорится и пишется, чаще всего состоит из той или другой лжи, чаще первой.
