Но хотя в разных формах этот приземленный персонаж представляет собой одну из основных фигур в литературе, в реальной жизни, особенно учитывая то, как устроено общество, его точка зрения никогда не удостаивается должного внимания. Постоянно действует всемирный заговор: притворяться, будто его не существует или как минимум что он не имеет значения. В юридических и моральных кодексах, в религиозных системах никогда не находится места для юмористического взгляда на жизнь. Все смешное таит в себе опасность разрушения, любая шутка в конце концов оборачивается тортом, впечатанным в физиономию, и причина, по которой огромное количество шуток вертятся вокруг непристойностей, заключается в том, что в качестве платы за выживание общество вынуждено насаждать высокие стандарты нравственности в области сексуальной жизни. Грязная шутка, разумеется, не является серьезной угрозой морали, но она – нечто вроде душевного бунта, мимолетного желания, чтобы все было по-другому. То же можно сказать и о прочих шутках, вращающихся вокруг трусости, лени, бесчестности и других качеств, которые общество не может позволить себе поощрять. Общество всегда обязано требовать от людей чуть больше того, что получит на практике. Оно обязано требовать безоговорочной дисциплины и самопожертвования, оно должно ожидать от своих подданных, чтобы те усердно трудились, платили налоги и были верны своим женам, оно должно делать вид, что мужчины считают честью для себя умереть на поле брани, а женщины – извести себя деторождением. Все то, что мы называем официальной литературой, основывается на таких постулатах. Я никогда не читал воззваний генералов перед сражением, речей фюреров и премьер-министров, песен солидарности частных школ и левых политических партий, национальных гимнов, брошюр обществ трезвости, папских энциклик и гневных филиппик против азартных игр и противозачаточных средств без того, чтобы фоном у меня в ушах не звучало миллионноголосое презрительное «пф-ф!» простых людей, у которых подобные высокие материи не вызывают отклика. Тем не менее высокие материи в конце концов одерживают победу; лидеры, сулящие кровь, тяжкий труд, слезы и пот
[64], всегда получают больше от своих приверженцев, чем те, которые обещают безопасность и спокойные времена. Когда дело доходит до чрезвычайных обстоятельств, люди становятся героями. Женщины склоняются над детскими кроватками и берут в руки метлы и щетки, революционеры не размыкают губ в камерах пыток, корабли идут ко дну, не переставая палить из пушек, даже когда палубу уже заливает водой. Однако того, другого человека, сидящего внутри нас, ленивого, трусливого, не желающего отдавать долги, склонного к прелюбодеянию, никогда не удается задавить до конца, и время от времени он требует, чтобы его выслушали.
Юмористические открытки – это выражение его точки зрения, скромное, не такое громкое, как то, что звучит со сцен мюзик-холлов, но тоже заслуживающее внимания. В обществе, которое все еще остается в основе своей христианским, они, естественно, сосредоточены на шутках, касающихся секса; в тоталитарном обществе, если бы там существовала хоть какая-то свобода выражения, они, вероятно, сосредоточивались бы на трусости и лени, но в любом случае – на чем-то негероическом. Глупо осуждать их за то, что они вульгарны и уродливы. Именно такими они и задуманы. Их главный смысл и достоинство в их безмерной «низкости», не только в смысле непристойности шуток, но и в приземленности взглядов на жизнь во всех ее проявлениях. Малейшая уступка влиянию «высокого» разрушит их полностью. Они представляют взгляд на жизнь с точки зрения червя, из мира мюзик-холла, где брак – грязная шутка или комическое бедствие, прореха – всегда сзади, одежда в плачевном состоянии, где адвокат – всегда проходимец, а шотландец – всегда скряга, где молодожены выставляют себя на посмешище на гигантских кроватях съемных домиков на берегу моря, а пьяные красноносые мужья заваливаются домой в четыре часа утра, чтобы сразу же за дверью наткнуться на жен в льняных ночных рубашках, поджидающих их с кочергой в руке. Само существование таких открыток, тот факт, что они нужны людям, симптоматичен и важен. Так же, как мюзик-холлы, они – своего рода сатурналии, безобидный бунт против добродетели. Они выражают лишь одну тенденцию человеческой души, но тенденцию, которая всегда жива и которая, как вода, всегда найдет себе «дырочку» для выхода. В целом люди хотят быть хорошими, но не чересчур и не все время. Ибо:
Проповедник гибнет в праведности своей; нечестивец живет долго в нечестии своем. Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя? Не предавайся греху и не будь безумен; зачем тебе умирать не в свое время?
[65]
В былые времена юмористические открытки могли вливаться в центральный поток литературы, и шутки, мало отличающиеся от макгилловских, могли звучать между убийствами в шекспировских трагедиях. Теперь такое невозможно, и целый сегмент юмора, неотъемлемый от нашей литературы до 1800 года или около того, истощился до этих грубо нарисованных открыток, влачащих полулегальное существование в витринах дешевых магазинов канцелярских принадлежностей. Тот уголок человеческой души, от имени которого они говорят, легко может проявлять себя в гораздо худших формах, так что с этой точки зрения мне было бы жаль, если бы они исчезли.
«Горизонт». Сентябрь, 1941; Cr. E., D. D., O. R., C. E.
Ни одного
Мистер Марри
[66] когда-то сказал, что произведения лучших писателей-модернистов, Джойса, Элиота и других, демонстрируют невозможность великого искусства в такие времена, как нынешние, а с тех пор мы продвинулись еще дальше и оказались во времени, когда любая радость от литературного творчества и даже само понятие сочинения истории ради чистого удовольствия становятся невозможными. Любое сочинительство в наши дни – пропаганда. Поэтому, если я рассматриваю роман мистера Комфорта как трактат, я делаю лишь то, что уже сделал он сам. Если учесть, что представляют собой романы в настоящее время, то это хороший роман, но мотив к его написанию – совсем не то, что сочли бы побудительным импульсом для писателя Троллоп или Бальзак, или даже Толстой. Этот роман написан с целью донести до нас «послание» пацифизма, и именно чтобы соответствовать этому «посланию», придуманы основные события. Думаю, оправданно также и мое предположение, что роман автобиографичен, не в том смысле, что происходящее в нем действительно имело место, а в том, что автор отождествляет себя с героем, считает его заслуживающим расположения и солидарен с чувствами, которые тот выражает.
Вот краткий конспект сюжета. Молодой врач-немец, который два года находился в Швейцарии на реабилитации, возвращается в Кельн незадолго до мюнхенских событий и обнаруживает, что его жена помогает противникам войны покинуть страну, вследствие чего над ней нависла угроза ареста. Им удается сбежать в Голландию как раз вовремя, чтобы спастись от погромов, которые последовали за убийством фом Рата
[67]. Отчасти случайно они попадают в Англию, по дороге доктора серьезно ранят. После выздоровления ему удается найти работу в больнице, но, как только разражается война, он как иностранец предстает перед трибуналом, и его зачисляют в категорию «b» иностранцев, в надежности которых нет полной уверенности. Причиной послужило его заявление о том, что он не будет сражаться против нацистов, основанное на убеждении, что лучше «победить Гитлера любовью». Когда его спрашивают, почему он не остался в Германии и не попробовал победить Гитлера любовью там, он признается, что ответа на этот вопрос у него нет. В панике, поднявшейся после вторжения гитлеровцев в Нидерланды, его арестовывают – это случается через несколько минут после того, как его жена родила, – и надолго заключают в концентрационный лагерь, где он лишен всякой связи с женой и где условия жизни – грязь, теснота и т. п. – ничем не лучше, чем в Германии. В конце концов его загоняют на «Арандору стар» (название судна, разумеется, в романе изменено
[68]), он тонет, его спасают и помещают в другой лагерь, чуть получше. Когда он наконец оказывается на свободе и связывается с женой, выясняется, что она все это время тоже находилась в лагере, где их ребенок умер от недоедания и отсутствия ухода. Книга кончается тем, что супруги решают отплыть в Америку в надежде, что до нее военная лихорадка не доберется.
