Вот примеры бесполезных лозунгов, явно не способных пробудить сильные чувства или претендовать на то, чтобы их передавали из уст в уста: «Заслужи победу», «Свобода в опасности. Защищай ее изо всех сил», «Социализм – единственное решение», «Экспроприируй экспроприаторов», «Экономия и самоограничение», «Эволюция, а не революция», «Мир неделим». А вот примеры лозунгов, выраженных на разговорном языке: «Руки прочь от России», «Заставим Германию заплатить», «Остановить Гитлера», «Нет налогам на наши животы», «Купи “Спитфайр”», «Право голоса – женщинам». А эти – нечто среднее между двумя перечисленными категориями: «Вперед», «Добудь победу», «Все зависит от Меня», сюда же можно отнести кое-какие из высказываний Черчилля, например, «конец начала», «мягкое подбрюшье», «кровь, тяжелый труд, слезы и пот» или «Никогда еще на полях сражений столь многое не зависело от столь немногих». (Знаменательно, что при устной передаче из последнего высказывания выпал книжный оборот в области социальных конфликтов.) Следует учитывать тот факт, что почти все англичане неприязненно относятся к тому, что звучит выспренно и хвастливо. Лозунги вроде «Они не пройдут» или «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», которые вдохновляли континентальные народы, англичанина, особенно рабочего, немного смущают. Но главная ошибка пропагандистов и популяризаторов состоит в их непонимании того, что разговорный английский и письменный английский – это две разные вещи.
Недавно, выступив в печати с критикой марксистского жаргона, который изобилует выражениями типа «объективно контрреволюционный левый уклонизм» или «решительная ликвидация мелкобуржуазных элементов», я стал получать возмущенные письма от социалистов со стажем, обвинявших меня в том, что я «оскорбляю язык пролетариата». Точно в том же духе профессор Гарольд Ласки в своей последней книге «Вера, разум и цивилизация» посвящает длинный пассаж нападкам на мистера Т.С. Элиота, обвиняя его в том, что он «пишет только для избранных». Но Элиот как раз – один из немногих современных английских писателей, который предпринял серьезную попытку писать на английском так, как на нем говорят. Строки вроде:
Это продолжалось несколько месяцев
Никто не приходил
Никто не уходил
Он брал молоко и за квартиру платил
[93]
настолько близки к разговорной речи, насколько это вообще возможно передать на письме. А вот, с другой стороны, совершенно типичный период из собственных писаний Ласки:
В целом наша система была компромиссом между демократией в политической сфере (явлением как таковым в ходе нашей истории очень недавним) и олигархически организованной экономической силой, которая, в свою очередь, оказалась связанной с некоторыми аристократическими рудиментами, еще способными глубоко влиять на обычаи нашего общества.
Этот отрывок почерпнут из напечатанной лекции; и вот представьте себе: профессор Ласки стоит на подиуме и извергает его на слушателей со всеми скобками и прочими вставками. Очевидно, люди, способные говорить или писать подобным образом, просто забыли, что представляет собой повседневный разговорный язык. Но это еще ничего по сравнению с некоторыми другими пассажами, которые я мог бы выкопать из писаний профессора Ласки или, еще лучше, из коммунистической литературы или, лучше всего, из памфлетов Троцкого. Когда читаешь левую прессу, создается впечатление, что чем громче авторы горланят о пролетариате, тем больше они презирают его язык.
Я уже сказал, что письменный английский язык и устный английский язык – две разные вещи. Эта разница существует в любом языке, но в английском она, пожалуй, отчетливей, чем в большинстве других. Разговорный английский изобилует сленгом, склонен к сокращениям где только можно, и представители самых разных классов в устной речи обращаются с грамматикой и синтаксисом весьма неряшливо. Очень немногие англичане должным образом завершают фразу, если говорят экспромтом. Кроме того, обширный словарный состав английского языка содержит тысячи слов, которые все используют на письме, но которые почти не употребляют в разговоре; а еще он содержит тысячи слов, фактически устаревших, но любой, кому хочется казаться умным и возвышенным, вставляет их на письме. Если держать это в уме, можно придумать разные способы сделать так, чтобы пропаганда, устная или письменная, достигала аудитории, которой она адресована.
Что касается письменной речи, единственное, что можно предпринять, – это упрощение. Первый шаг – и любая организация, занимающаяся изучением общественного мнения, может это сделать за несколько сотен или тысяч фунтов – это выяснить, какие из отвлеченных понятий, привычно используемых политиками, действительно понятны широким массам. Если такие фразы, как «беспринципное нарушение декларированных обещаний» или «вероломная угроза базовым принципам демократии», ничего не значат для среднего человека, глупо их использовать. Второе: в процессе письма следует постоянно держать в уме разговорную речь. Перенести на бумагу подлинную разговорную речь – дело трудное, как я вскоре продемонстрирую. Но если вы привыкнете напоминать себе: «А как это упростить? Как сделать это ближе к разговорному языку?», вы скорее всего не будете выдавать фраз, подобных той, что я процитировал выше из профессора Ласки, и скорее всего не напишете «устранить», если имеете в виду «убить», или «гидрант для отбора воды из водопроводной сети» вместо «пожарный рукав».
Устная пропаганда, однако, располагает бульшими возможностями совершенствования. И именно здесь по-настоящему встает проблема приближения письменного языка к разговорному.
Речи, радиокомментарии, лекции и даже проповеди обычно предварительно пишутся. Ораторы, наиболее умело владеющие аудиторией, такие как Гитлер или Ллойд Джордж, говорят экспромтом, но это большая редкость. Как правило – можете проверить это, послушав выступления в Гайд-парке, – так называемый оратор-импровизатор лишь бесконечно нанизывает одно клише на другое. В любом случае он, вероятно, произносит речь, которую произносил уже десятки раз прежде. Только немногие исключительно искусные ораторы умеют достичь простоты и ясности, какой в повседневной речи достигает даже самый косноязычный человек. В эфире попытки импровизировать предпринимаются редко. Если не считать нескольких программ вроде «Мозгового треста», которые, впрочем, тоже тщательно репетируются, все, что транслируют по Би-би-си, пишется заранее и воспроизводится строго по писаному. Делается это не только по соображениям цензуры, а также и потому, что многие выступающие тушуются перед микрофоном, если у них перед глазами нет записанного на бумаге текста. В результате появляется тот тяжеловесный, скучный книжный язык, который у большинства слушателей вызывает желание выключить приемник, как только объявляют какую-нибудь беседу. Кто-то подумает, что к разговорной речи можно приблизиться, если заранее не писать, а диктовать свое выступление, на самом деле все наоборот. Диктовка, по крайней мере если диктуешь другому человеку, всегда немного смущает. Человек инстинктивно старается не делать долгих пауз, но неизбежно делает их и цепляется за готовые обороты и мертвые протухшие метафоры (исчерпать все возможности, попирать чьи-то чувства, скрестить мечи, выступить в защиту чего-либо), коими изобилует английский язык. Надиктованный текст обычно бывает еще менее живым, чем написанный. Что очевидно требуется, так это найти способ переносить на бумагу повседневный небрежный разговорный язык.
