Очевидное объяснение заключается в том, что в реальной жизни человек обычно является пассивной жертвой, между тем как, читая приключенческий рассказ, он может представлять себя в центре событий. Но не только поэтому. Здесь необходимо снова обратиться к любопытному факту: почему роман «Нет орхидей» написан – пусть с вероятными техническими огрехами, но, безусловно, весьма искусно – на американском языке?
В Америке существует огромная масса литературы более-менее того же толка, что и «Нет орхидей». Помимо книг есть гигантское множество «макулатурных журналов», способных удовлетворить самые разные фантазии, но объединенных в большой степени одинаковой атмосферой. Малое их количество занимается откровенной порнографией, но большинство открыто адресуются садистам и мазохистам. Продававшиеся по три пенса за штуку под названием «Янк мэгз»
[105], они некогда были весьма популярны в Англии, но когда из-за войны их поток иссяк, замены им не нашлось. Теперь существуют английские аналоги американских «макулатурных журналов», но сравнения с оригиналами они не выдерживают. Английские криминальные фильмы опять же сильно уступают американским в брутальности. При этом творчество мистера Чейза показывает, как глубоко проникло к нам американское влияние. Он не только сам ведет вымышленную жизнь среди чикагского преступного мира, но и может рассчитывать на сотни и тысячи читателей, знающих специфические словечки и выражения, читателей, которым не требуется производить в уме неких «арифметических» действий, чтобы перевести их на английский английский. Совершенно очевидно, что существует великое множество англичан, неплохо усвоивших американизированный язык и, следует добавить, моральные принципы. Потому что «Нет орхидей» не вызвал в народе протеста. В конце концов, книга была изъята, но лишь задним числом, когда более поздний роман «Мисс Каллиган впадает в печаль» привлек внимание властей к произведениям мистера Чейза. Судя по разговорам того времени, рядовым читателям непристойности, коими полон роман «Нет орхидей», слегка щекотали нервы, но в целом они не усматривали в книге ничего предосудительного. Кстати, многие считали, что это американский роман, переизданный в Англии.
То, что рядовых читателей должно было бы возмущать – и несколькими десятилетиями ранее наверняка бы возмущало, – это двусмысленное отношение к преступлению. На протяжении всего романа «Нет орхидей» подразумевается, что быть преступником достойно порицания только в смысле невыгодности. Выгоднее быть полицейским, но моральной разницы между ними нет, поскольку полиция пользуется, в сущности, теми же методами. В такой книге, как «Теперь это ему ни к чему», различие между преступлением и борьбой с преступлениями практически исчезает. Это новшество для приключенческой английской литературы, в которой до недавнего времени всегда проводилась четкая разделительная линия между правым и неправым и существовало общее согласие, что добро должно восторжествовать в последней главе. Английские книги, прославляющие зло (современные преступления, такие как пиратство и разбой, это другое), весьма редки. Даже такие произведения, как «Раффлз», о чем я уже говорил, обусловлены безоговорочными табу, и с самого начала совершенно ясно, что рано или поздно Раффлз должен будет искупить свои преступления. В Америке – и в жизни, и в литературе – гораздо четче выражена тенденция относиться к преступлению терпимо, и даже восхищаться преступником, если преступление совершено успешно. В конце концов, именно такое отношение и сделало возможным столь широкое процветание преступности. Об Аль Капоне написаны книги, едва ли отличающиеся по своей тональности от книг о Генри Форде, Сталине, лорде Нортклиффе и прочей братии «попавших из бревенчатой хижины в Белый дом»
[106]. А вернувшись на восемьдесят лет назад, мы обнаружим, что таким же было отношение Марка Твена к отвратительному бандиту Слейду, повинному в двадцати восьми убийствах, и вообще к головорезам с Запада. Они действовали успешно, «выбились в люди», поэтому он ими восхищается.
Читая такие книги, как «Нет орхидей», человек не просто бежит от унылой реальности в воображаемый мир приключений, каким он представал в старомодных криминальных историях. Он бежит, по существу, в мир жестокости и сексуальных извращений. Роман «Нет орхидей» взывает к инстинкту власти, чего нет в рассказах о Раффлзе или Шерлоке Холмсе. Впрочем, отношение англичанина к преступлению не так уж превосходит американское, как, возможно, показалось по моим рассуждениям. Оно тоже замешено на поклонении власти, но в последние двадцать лет это стало более заметно. Писатель, заслуживающий внимания в этой связи, – Эдгар Уоллес, особенно если обратиться к таким его произведениям, как «Оратор» и рассказы о Джоне Г. Ридере. Уоллес был одним из первых сочинителей криминальных историй, который порвал со старой традицией выводить в качестве главного героя частного детектива и сделал центральной фигурой сотрудника Скотленд-Ярда. Шерлок Холмс – любитель, который расследует преступления без помощи, а в ранних рассказах даже в противостоянии с полицией. Более того, так же как Дюпен
[107], он в первую очередь интеллектуал, даже ученый. Он делает логические выводы из собранных фактов, и его интеллект постоянно контрастирует с рутинными методами полиции. Уоллес решительно противостоит этой, как он считает, «клевете» на Скотленд-Ярд и в нескольких газетных статьях из кожи вон вылез, чтобы скомпрометировать имя Холмса. Его идеалом был детектив-инспектор, который ловит преступников не благодаря тому, что обладает блестящим умом, а благодаря тому, что является частью всемогущей организации. Отсюда занятный факт: в типичных произведениях Уоллеса «ключ к разгадке» и «дедукция» не играют никакой роли. Преступник всегда оказывается побежден либо в силу какого-то невероятного стечения обстоятельств, либо потому, что неким необъяснимым образом полиция все знает о нем заранее. Тональность рассказов не оставляет сомнений в том, что восхищение Уоллеса полицией – чистой воды поклонение силе. Детектив Скотленд-Ярда – самое могущественное существо, какое он может себе вообразить, между тем как преступник в его представлении – изгой, по отношению к которому все дозволено, как по отношению к рабу на гладиаторской арене в Древнем Риме. У него полицейские ведут себя гораздо более жестоко, чем ведут себя английские полицейские в реальной жизни, – они бьют людей без какой бы то ни было провокации с их стороны, палят из револьверов так, что пуля пролетает рядом с ухом человека, просто чтобы его напугать, и так далее, а в некоторых рассказах и вовсе демонстрируется чудовищный интеллектуальный садизм. (Например, Уоллес обожает организовывать события так, чтобы повешение преступника и свадьба героини совершались в один день.) Однако это садизм в английском духе: то есть невольный, в нем нет демонстративной сексуальности, и он остается в рамках закона. Британская публика терпимо относится к суровости уголовного законодательства, хотя ее шокируют порой чудовищно несправедливые суды над убийцами, но в любом случае это все же лучше, чем восхищение преступником. Если уж кто-то поклоняется насилию, пусть он лучше будет полицейским, а не гангстером. До некоторой степени Уоллес еще руководствуется принципом «недопустимо». А вот в романе «Нет орхидей» дозволено уже все, если это ведет к власти. Все барьеры сметены, все мотивы выставлены напоказ. Чейз настолько хуже Уоллеса, насколько бои без правил хуже бокса или фашизм хуже капиталистической демократии.
