Не стоит делать далеко идущие выводы из успеха книг мистера Чейза. Возможно, это отдельный феномен, порожденный смесью тоски и жестокости войны. Но если такие книги хорошо приживутся в Англии, а не останутся просто полупонятым импортом из Америки, тогда появятся серьезные основания для тревоги. Выбрав «Раффлза» в качестве фона для разговора о романе «Нет орхидей», я намеренно взял произведение, которое по меркам своего времени считалось двусмысленным. У Раффлза, как я уже указывал, нет настоящего морального кодекса, нет религиозных убеждений и, безусловно, нет никакого общественного сознания. Единственное, что у него есть, – это набор рефлексов – так сказать, нервная система джентльмена. Придайте импульс тому или иному из его рефлексов (назовем их «спорт», «приятельство», «женщина», «король и страна» и т. п.) – и вы получите предсказуемую реакцию. В книгах мистера Чейза нет джентльменов и нет табу. Полная свобода, Фрейд и Макиавелли – на пороге. Сравнивая мальчишескую атмосферу первой книги с жестокостью и развращенностью второй, начинаешь понимать, что снобизм, как и лицемерие, все же худо-бедно препятствуют поведению, значение которого с общественной точки зрения недооценено.
28 августа 1944 г.; «Горизонт», октябрь 1944 г.; «Политика», ноябрь 1944 г.
Хорошие плохие книги
Недавно некий издатель заказал мне предисловие к переизданию романа Леонарда Меррика. Это издательство, судя по всему, собирается выпускать длинную серию второстепенных полузабытых романов двадцатого века. Ценная затея в наши бескнижные дни, и я почти завидую тому, чьей работой будет рыться на трехпенсовых лотках в поисках любимых книг своего детства.
Разновидность книг, похоже, больше не выпускаемых в наши дни, но в конце девятнадцатого и начале двадцатого века издававшихся в немереном количестве, это книги, которые Честертон назвал «хорошими плохими книгами»: они не имеют никаких литературных претензий, но люди продолжают их читать даже тогда, когда более серьезные произведения оказываются давно забытыми. Очевидно, что выдающимися в этой категории сочинениями являются истории о Раффлзе и Шерлоке Холмсе, удержавшие свое место в литературе, когда бесчисленные «проблемные романы», «человеческие документы» и «суровые обвинения», вынесенные тому или иному явлению, канули в заслуженное забвение. (Кто лучше сохранился – Конан Дойль или Мередит?) Почти на тот же уровень я бы поставил ранние рассказы Р. Остин Фримена
[113] – «Пение костей», «Глаз Осириса» и другие, сборник рассказов «Макс Каррадос» Эрнеста Брамы
[114], а чуть снизив планку, – страшные тибетские истории Гая Бутби
[115] «Тайна доктора Николя», представляющие собой что-то вроде школьной версии «Путешествий в Татарию» Гюка
[116]: реальное путешествие в Центральную Азию превращено здесь в зловещую пародию.
А кроме детективщиков были в те времена еще второстепенные писатели-юмористы. Например, Петт Ридж – правда, его книги, признаю́, теперь уже не читают; Э. Несбит
[117] с ее «Искателями сокровищ»; Джордж Бирмингем
[118], который был хорош, пока держался в стороне от политики; фривольный Бинстед
[119] («Питчер» из «Розовой») и, если позволительно включить сюда американские книги, Бут Таркингтон
[120] с его «Пенродом». Ступенькой выше большинства из них стоял Барри Пейн
[121]. Некоторые его юмористические произведения, предполагаю, переиздаются еще и сейчас, но тому, кому попадется «Клавдиева неделя», книга, представляющая теперь большую редкость, я энергично рекомендую этот блестящий образец макабра. Чуть позже по времени был Питер Бланделл, писавший в духе У.В. Джейкобса
[122] о дальневосточных портовых городах и, похоже, незаслуженно забытый, несмотря на то, что его хвалил в печати Герберт Уэллс.
Тем не менее все книги, которые я упомянул, – это откровенно «эскапистская» литература. Они оставляют приятные отметины в тихих уголках нашей памяти, где можно побродить, когда выдается свободная минутка, но едва ли претендуют на какую-либо связь с реальной жизнью. Существует другой тип хороших плохих книг, с более серьезными задачами, который позволяет нам кое-что понять о природе романа и причинах его упадка. В последние пятьдесят лет действовала целая когорта писателей – некоторые из них работают и поныне, – которых совершенно невозможно назвать «хорошими» с точки зрения строгих литературных критериев, но которые являются романистами от природы и которые достигают эффекта искренности отчасти потому, что не ограничены хорошим вкусом. К этой категории я отношу Леонарда Меррика, У.Л. Джорджа
[123], Д.Д. Бересфорда
[124], Эрнеста Реймонда
[125], Мэй Синклер
[126] и – на более низком, чем перечисленные, уровне, но, по существу, очень близкого им – А.С.М. Хатчинсона
[127].
