Журавлёв противно хохотнул, потёр ладоши. В глазах появился маслянистый блеск, а на губах похотливая улыбка. Видно, представил озвученную картинку, только главным героем там был, разумеется, он, а не я. Секунду спустя его лицо снова стало суровым, глаза наполнились холодом.
– Ладно, хватит миндальничать, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Сейчас я велю этим премилым мальчикам разобраться с твоими друзьями, а потом заставлю тебя снять блок и поменять настройки.
– Оставь моих друзей в покое. Тебе нужен я, ну так и разбирайся со мной, а не с ними.
Журавлёв покачал головой:
– Поздно выдвигать условия, Серёжа. Твои акробатические этюды свели на нет всю дипломатию. Думать надо было перед тем, как за пушку хвататься.
Лампочки на его шляпе быстро замигали. Дети дружно поднялись на ноги, вытянули вперёд руки и, пошатываясь, как зомби, побрели к Насте. Похоже, Журавлёву нравилось наблюдать за мучениями жертвы, иначе зачем бы он вернул девушке способность видеть и чувствовать? Глаза Насти расширились от ужаса, когда она увидела приближающихся к ней белых, как привидения, подростков. Она закричала. Этот полный боли и страха крик резанул меня по ушам.
– Хватит! Остановись! Я сделаю всё, что ты хочешь! Ты слышишь? Всё!
Дети замерли в двух шагах от Насти, руки их плетьми повисли по швам. Журавлёв повернулся ко мне: в глазах огоньки безумия, на губах ехидная улыбка.
– Как же легко вами манипулировать, людишки. Надо всего лишь знать, за какие дёргать ниточки. Одно лишь обещание расправы над любимой – и ты готов отдать за её жизнь целый мир. Но, видишь ли, Серёжа, ситуация изменилась: я уже не хочу, чтобы ты почти добровольно исправил ошибку своего отца. Я хочу, чтобы он принудил тебя это сделать, ведь это так трогательно, так мило и так по-человечески.
Он обхватил руками головной убор. Лампочки засияли так ярко, будто вот-вот лопнут от перегрузки. Дирижёр встрепенулся, шагнул ко мне, мутные колодцы его глаз вновь наполнились чёрной бездной, в которой вспыхнули багряные угли.
Я закричал от пронзившей голову боли. Череп затрещал по швам, едва удерживая в себе распухший донельзя мозг. Горячие, как расплавленный металл, слёзы обожгли глаза, покатились по щекам, разъедая кожу, словно концентрированная кислота.
Когда я уже физически чувствовал, как шипят, поджариваясь, мои мозги, перед внутренним взором явился человек из снов. Он стоял спиной к стремительно приближающейся стене огня. Скрытое под капюшоном лицо белело мутным овалом. Человек поднял руку к голове, сдёрнул капюшон, и я увидел своего отца. Увидел таким, каким он был на фотографии в газете «Правда», в далёком апреле 1986 года: молодого, сильного, с мужественным лицом и вихром светлых непокорных волос. (Журналист сфотографировал первых ликвидаторов аварии перед отправкой героев на ЧАЭС).
Мама хранила эту вырезку как зеницу ока. Помню, в один дождливый осенний день я долго стоял у плачущего окна, разглядывая пожелтевший газетный лист и жалея о несбывшихся мечтах детства: играх в мяч с добрым и сильным отцом, ночных рыбалках, поездках на дачу или в лес по грибы.
«Сергей, – услышал я его голос, глубокий, с приятной бархатной хрипотцой. – Я поменял биоритмы твоего мозга, теперь он способен на многое. Журавлёву с его дурацкой шапочкой и не снились такие возможности. Прости меня, сынок, и прощай».
Лавина огня поглотила отца, а потом из стены бушующего пламени вырвался дымный череп, стремительно приблизился, полыхающая пасть распахнулась, и я исчез в бушующем внутри неё огненном вихре.
Боль отступила внезапно. Мутант шумно осел на пол, а я вдруг как будто оказался в космосе: повсюду парили галактики и туманности необыкновенных форм и расцветок. Я не сразу сообразил, что так воспринимаю сознание присутствующих здесь людей, а когда разобрался, мне понадобились тысячные доли секунды, чтобы понять, как воздействовать на эту россыпь «космических объектов».
Первым делом я заставил сиять «галактики» Насти, Драгина и мальчишек. Настя кинулась к подросткам, присела перед ними, обхватила руками, словно хотела защитить. Драгин метнулся к оружию, схватил гаусску и залип: ну не хотел я, чтобы он помешал мне расправиться с Журавлёвым. Это была моя вендетта!
Профессор почуял неладное, попытался взять ситуацию под контроль, но я перехватил инициативу, пригасив неожиданно вспыхнувшие «туманности» его бойцов. Фанатики сразу обмякли, замерли, как израсходовавшие заряд батареек игрушки. Журавлёв затравленно взвизгнул, сунул руку за спину, защёлкал тумблерами на коробе за плечами. Лампочки шляпы заморгали, трубки засветились неоновым светом.
Я ощутил прикосновение чужого разума к своему. Раньше это воздействие в лучшем случае повергло бы меня в ступор, в худшем – я корчился бы на полу, как эпилептик. Сейчас же попытка Журавлёва взять реванш принесла мне столько же неудобств, сколько принесла бы присевшая на руку муха: щекотно – и не более того. Вот я и поступил с профессором так, как поступил бы с назойливым насекомым: сформировал мысленно образ огромной мухобойки и с размаху опустил хлопушку на голову старика.
Мощный энергетический удар смял фантасмагорическую шляпу учёного. Светящиеся трубки лопнули, лампочки взорвались, из паутины проводов повалил белый дым, а потом вся эта конструкция вспыхнула. Журавлёв закричал, неуклюже повернулся, выставил вперёд руки, побежал не разбирая дороги. С ходу налетел на изгиб трубопровода. Звонко загудела сталь, пар с шипением вырвался из сапуна, окутал фигуру в белом халате. Со змеиным шипением и треском откуда-то из-под потолка вырвалась молния, ударила в размахивающего руками и орущего Журавлёва. Воздух наполнился запахом горящей одежды и палёного мяса. Оглушительные вопли перешли в хрип, чуть позже раздались булькающие звуки.
Эпилог
Обгоревшее, источающее тошнотворный запах горелой плоти дымящееся тело ещё конвульсивно дёргалось, а я уже орудовал возле пульта управления Монументом. Драгин очумело ворочал головой, глядя то на гаусс-пушку в своих руках, то на дымящийся труп профессора, то на застывших «монументовцев». Я снял с напарника ментальную блокаду, когда Журавлёв вспыхнул бенгальской свечой, и майор уже не мог помешать мне свершить правосудие. Даже выстрел из электромагнитного ружья ничего бы не изменил: я уже сполна рассчитался с безумцем за смерть отца и за себя. Ведь, по сути, это по его милости я стал мутантом.
– Ты просто колдун, – наконец-то выдавил из себя Драгин. – Я многое в Зоне повидал, но чтоб такое, – он покачал головой. – И что теперь?
– Ничего. – Я считал показатели с десятидюймового монитора, пробежался пальцами по клавишам, корректируя настройки. – Я остаюсь здесь, с Настей. Ты, если хочешь, можешь домой вернуться. С памятью у тебя вроде как проблем уже нет, так что, думаю, в Москве для тебя занятие найдётся.
– Да уж, найдётся. Я всё слышал и теперь горю желанием кое с кем поквитаться. Ведь если б все эти монстры и аномалии хлынули в тот мир… – он скрипнул зубами и до хруста сжал пальцы левой руки в кулак. – Никак в свои игры не наиграются, ублюдки! Мало им было одну реальность испоганить, захотели ещё и ту в ад превратить. Там же дети! – Он помолчал, глядя, как я щёлкаю по клавишам. – Слушай, а ты не боишься, что Настя, ну это… того… опасаться тебя станет?
