На глазах у профессора проступили слезы.
– Прости меня, дорогая, – срывающимся голосом произнес он, – но мне это правда надо.
– Ладно, спрашивай, что хочешь.
– Ты случайно не видела лица того человека, что на тебя напал?
– Ох, Петя… Переход вообще навсегда забыть хочется, как не самое радостное воспоминание, и в то же время невозможно из головы выкинуть. Вдобавок каждая секунда, и даже миллисекунда, в тот момент растягивается, и начинаешь запоминать буквально все, до малейших деталей.
– Отлично! – обрадовался Остужев, и он не был бы ученым, если бы не сделал для себя важную пометку об эффекте субъективного растяжения времени для духов в минуты, когда они расстаются с земной оболочкой. Это следовало обдумать и нуждалось в дальнейших исследованиях. – Тогда ты сможешь все-таки вспомнить что-то про убийцу. Как выглядел, как был одет? Ведь ты его видела.
– Только сзади, – сказала она.
– Как это было?
Профессор подумал, что да, пусть любимой сейчас тоже больно – но хирурги или дантисты (да и психиатры) тоже приносят своим пациентам боль, чтобы потом стало легче. Поэтому придется ей (и ему) сейчас пострадать – во имя высшей справедливости.
– Шагов его, когда он шел за мной, я не слышала. Шла, думала о своем. Вдруг что-то сильное и грубое хватает сзади за шею. И почти сразу – укол в спину. Сильный, но короткий. И сразу прошло. А потом еще один. И никакой боли сначала не было. А потом он дернул и выхватил у меня из рук сумку. Я сразу поняла, что меня грабят. И бросилась за ним. Потому что ничего сперва не болело. Только что-то горячее стало почему-то струиться по спине. В первый момент мне даже показалось, что он меня облил чем-то теплым – возможно, кислотой. А убийца тем временем побежал вместе с сумочкой вперед – по направлению моего движения. И я постаралась догнать его.
– Лица его ты так и не разглядела?
– Не видела, не видела, – в этом ответе вдовцу почудилась легкая сварливость. – Только спину. Джинсы его видела сзади. Куртку флисовую.
– А раньше? Ты его раньше когда-нибудь встречала? Может, он кого-то тебе напомнил?
– Нет. Никогда не видела. Точно, нет.
– В институте, может, сталкивались? В городе? В нашем поселке загородном?
– Говорю тебе: нет.
– А дальше?
– А что дальше? Он убежал. Я почувствовала слабость и решила остановиться. Потом потянуло присесть, отдохнуть. И тут на меня накатило. Дурнота и боль. И дышать стало трудно. И я увидела, что вся в крови.
– Видела ли ты свидетеля, который за преступником побежал?
– Видела, очень хорошо. Седой такой дядечка, подтянутый. Он кричал «Стой» и за мерзавцем кинулся. Помню, я тогда подумала: как хорошо, что у нас такие люди самоотверженные, смелые до сих пор встречаются! И еще забеспокоилась о нем, как бы преступник его тоже не поранил. А о себе и не думала почему-то. А потом обрывки, как во сне. Дядечка этот ко мне подошел, сумочку мою принес. Я обрадовалась, решила, что надо тебе позвонить, но уже не смогла.
На глаза профессора снова навернулись слезы.
А жена продолжала – впервые она разоткровенничалась на тему собственного убийства:
– Дальше я все плохо помню. Какими-то обрывками. «Скорая» приехала. Меня на носилки перекладывают. Потом в машине везут. Очень тяжело дышать было. И больно. И слабость страшная. А главное, чувство, что все здешнее меня перестает касаться. Отходит как-то. Правильное слово раньше употребляли: человек – отходит. Вот и я тогда отходила.
Остужев не мог это слышать – захлюпал носом, слезы потекли. Высморкался, утерся платком. И, преодолевая себя и собственную сентиментальность, решил вернуть разговор в более деловое, расследовательское русло:
– Скажи, а свидетеля, мужчину, который гнался за убийцей и тебе сумочку вернул – его, кстати, Павел Егорович Брячининов зовут, – ты его раньше когда-нибудь видела?
– Нет, что ты, никогда.
– Давай вернемся к душегубу. Может, на его одежде какая-то особая примета была? Джинсы, к примеру, необычные или куртка? Ботинки? И какого роста он был?
– Роста он был высокого. А одежда… Она, знаешь – я сзади его видела, – она очень чистая была. Как будто сразу после прачечной. У мужчин, особенно осенью, ведь часто бывает: брюки сзади грязью забрызганы и ботинки. А у этого все идеально, как будто он только сегодня впервые эти джинсы надел и туфли тоже.
– Странно, не похоже на наркомана, – заметил Остужев.
– А кто сказал, что он наркоман? – удивилась покойница.
– В полиции говорили. Почерк преступления характерен для наркош. Или пропойц.
– Не сказала бы, что он пьяница или нарик. – Профессор явственно почувствовал сомнение в словах загробной собеседницы. – Знаешь, что я вспомнила – вот прямо сейчас? От него ничем поганым не пахло. Ни по́том, ни куревом, ни водкой. Наоборот, каким-то одеколоном или дезодорантом – недорогим, но приятным.
– Видишь, как ты много припомнила полезного! – поощрил женщину вдовец. – И про чистую одежду, и про запах.
– Все равно это не поможет. Да и не нужно твое расследование никому. Мне так точно не нужно. Здесь совсем другие ценности.
– Другие ценности? Какие?
– Так тебе и расскажи. Сам все узнаешь. Со временем.
– Но расследование нужно – здесь, пока еще живым. Мне нужно. Нужно, чтобы восстановить справедливость. Покарать убийцу.
– Его все равно накажут.
– Там, у вас? В загробном мире? В аду?
– Не только. Он уже сейчас, на Земле, за свои проступки терпит горе и бедствия… Но ладно. Не буду тебя отговаривать. Занимайся лучше этим, чем ерунду какую-нибудь в стадии аффекта придумывать. Ты ведь у меня такой упертый.
В процессе разговора в бронированной комнате дважды загорались тревожные лампы (звуковые сигналы были категорически запрещены), свидетельствующие о том, что Остужев исчерпал свой временно́й лимит, и ему давно пора освободить помещение. Можно было не сомневаться, что, если бы аппаратную занимал не столь высокий чин, а кто-то рангом пониже, поторапливающие сигналы выглядели бы гораздо более истеричными.
– Прости, мне надо идти, – сказал он жене.
– Да, ступай. Разговор и меня утомил.
– Я выйду на связь через пару дней.
В своих беседах с профессором покойница неоднократно вскользь, но твердо пробрасывала, что духам, как и ей самой, в принципе совершенно неинтересно происходящее на земле – как бабочкам неинтересна жизнь гусениц. И что ее нынешняя астральная связь с Остужевым стала возможна только и исключительно благодаря их долгому и сильному земному чувству – а также тому, что он не забыл и не оставил женщину после того, как она умерла, и предпринимал постоянные попытки до нее достучаться. «Если б не ты, – однажды разоткровенничалась она, – и твое упорство, ничего этого – я имею в виду связь с небесами – просто не было».
