— Ты — русский? — спрашивает девушка своего супруга, когда они выходят из церкви.
— Нет, но ничего не трогает меня сильнее, чем религия наших врагов, — шепотом отвечает Койн. Затем он вдруг признается, что работает на ВПК. Тэрри резко вырывает свою руку и убегает, не оглядываясь. Она, конечно же, пацифистка.
В смятенных чувствах Койн возвращается домой. Он закуривает сигарету-спицу и в задумчивости вертит на ладони несколько ампул. Сначала он хочет погрузиться в сладкую черничную тьму «сгущенного сна», но затем откладывает ампулу со снотворным в сторону. Сон может и подождать. Сейчас ему надо решить, что это было. Что произошло? Каприз воображения, порождающего эксцессы на границе между эффектом и постэффектом? Утром, перед тем как отправиться на работу, он любит принимать галлюциногены краткосрочного действия: погрузиться на три минуты в коллапсирующий мир диметилтрептамина, в это сверкание Предела, растущего и распадающегося одновременно. Или же войти в многозначительные стремнины кетамина и провести сорок минут реального времени (срок школьного урока) в вихрях времени непредсказуемого и сверхреального, то складывающегося хрустальными створками и ширмами Вечной Сокровищницы, то ниспадающего изумрудным потоком Дао, то отливающегося в алмазные стержни, насквозь пронзающие техническую изнанку Всего. В результате он решается продегустировать не испробованный еще препарат, только что синтезированный одним из его коллег. У этого препарата еще нет имени, только индекс в фармакологической номенклатуре: CI-581/366. Койн закладывает ампулу с этим индексом в патронташ своего инъекционного браслета и нажимает кнопку. Укол, производимый микроиглой, практически неощутим. Мы снова наблюдаем за изменениями, происходящими с дымом сигареты и с комнатой. На этот раз дело не ограничивается сменой оттенков и прозрачными ливнями эндорфинового меда. Дым вытягивается в струнку и, вибрируя, начинает порождать Звук — видимо, тот самый божественный Один Аккорд, некогда потрясший святого Франциска Ассизского. Каменные обезьяны вздрагивают, поводят плечами, их глаза-лунки преисполняются ликования заговорщиков, они наконец-то раскручивают свои сложноподчиненные хороводы. Кружась, переплетаясь, они умножаются в числе, сбрасывая с себя шелуху комнат силами своей сутулости… Это лишь начало. Создатели фильма не пожелали продемонстрировать мне этот решающий галлюциноз до конца. Вместо этого мне стал ненадолго виден поезд, с бешеной щедростью украшенный цветами, флагами и фотопортретами Хрущева, несущийся сквозь осенние леса Забайкалья…
Через 16 минут (как свидетельствуют часы) Койн возвращается в Юдоль. Он быстро проходит в кабинет и на листке бумаги записывает несколько фраз и две-три формулы. Глядя, как он покусывает свои улыбающиеся губы, нетрудно догадаться: он получил больше, чем рассчитывал. CI-581/366 подарил ему догадку, к которой научная интуиция Койна подбиралась годами. Всем своим не вполне обычным телом он ощущает дрожь, тот эвристический тремор, который ученый ощущает при приближении к Главному Открытию своей жизни. Мимоходом он также решил собственную участь — взглянув на Все сквозь резной прицел Средоточия, он глянул и на себя и констатировал, что некое существо по имени Лесли Койн не сможет впредь существовать без некоей Тэрри Тлеймом, без этого «несовершеннолетнего совершенства». Впрочем, законы олигархии мягче законов демократии — мягче настолько, что издания «Лолиты» приходится снабжать комментариями, поясняющими массовому читателю юридические странности прошлого века. Койн, как некогда его предшественник Кекуле, благословляет хороводы обезьян, хороводы муз, хороводы снисходительных богов. Он обнаружил исследовательскую перспективу, где милосердие анестезиолога и милосердие эротомана смогут наконец удовлетворить вожделения друг друга.
Разыскать девушку несложно. Койну известно, что он находится под постоянным наблюдением Эф Би Ай. Агенты, конечно же, отметили сумасбродное венчание и проследили за ней.
Разработав «щадящее» оружие массового уничтожения, разработав затем «ласкающее» оружие, обеспечивающее жертвам смерть в ауре наслаждения, Лесли Койн сделал следующий — и решающий — шаг, достойно увенчавший его путь ученого. На основе сделанных им открытий он создал оружие, максимально эффективное и удобное с точки зрения военных, которое не просто убивает безболезненно и приятно, которое не просто делает смерть очаровательным развлечением, но обеспечивает жертвам конкретную, доступную наблюдению приборами потустороннюю жизнь — вечную жизнь в раю. Этот худосочный и долговязый гений, этот сексуальный маньяк с крупной головой новорожденного, покрытой белоснежным пухом, создал новую смерть, уносящую человека в новое, доселе не изведанное посмертье. Нет, он не проник, как мечтал когда-то, вслед за душой умирающего естественным образом, чтобы раз и навсегда выяснить, что ожидает нас всех после смерти. Он не изобрел приборов, способных к глубокому прощупыванию запредельного, — эта тайна осталась тайной. Зато (и это кажется не менее невероятным) он фактически создал дубликат потустороннего — искусственное бессмертие души, он осуществил старинную мечту европейских алхимиков о рукотворной вечности, о paradise artificiel. Уже в его ранней работе (снискавшей ему звание почетного члена нескольких университетов) «Живая автономная голова: статус человеческого мозга при кетаминовых наркозах» (2022) он высказал гипотезу о весьма удаленных «гротах», зеркальных двойниках мозга: посредством радиорезонансной связи с этими гротами мозг осуществляет общение с самим собой. В этой работе Койн развивал идеи группы советских ученых (группа Федорова — Зеленина), суммированные в сборнике «Кощеево яйцо: радиоактивность мозга и энергетический потенциал „внешней души“ человека» (1999). После нашумевшей публикации Койна «Оздоровление Кандинского — Клерамбо: перспективы электронной психиатрии и искусственный микропсихиатр в мозгу» (2028) дискуссия о физиотехнологии человеческого сознания, включающего в себя элементы «внетелесного блуждающего базирования» (так называемого «Большого Дрейфа»), захватила многих американских, советских, японских, английских, китайских, индийских и израильских ученых. Впрочем, вплоть до откровения Койна, полученного им под препаратом CI-581/366 (не следует забывать, что он находился также под воздействием любви — сильнейшего наркотика, образующего интересные комбинации с другими наркотиками), эта дискуссия оставалась по большей части беспочвенной. На основе полученной догадки Койну удалось вычислить и опытным образом доказать существование так называемого Слоя, или Уровня, сверхтонкого по своей плотности, но содержащегося во всех — даже поврежденных — участках атмосферного кокона Земли, уровня, способного — в силу своих акустических особенностей — быть архивом тех процессов, которые происходят во всех сферах человеческого сознания.
В фильме вся эта информация подавалась традиционно: в виде ошметков документальных хроник, любительских видеозаписей (где иные ученые щурились на солнце и быстро склонялись над блокнотом), научных кадров, где что-то непонятное, но заманчивое пульсировало и светилось. Все это показывалось с той очаровательной и почти тотальной недосказанностью, с какой вообще научная фантастика пестует свойственную ей «научность», призвание коей — чистое возбуждение. Подобно тому как искусство соблазна требует, чтобы нежные фрагменты женского тела являлись мельком, в движении, приоткрываясь и вновь ускользая от поспешающего взгляда, так и массовая культура кокетливо и мельком приоткрывает перед возбужденными зрителями детали научных достижений будущего. То претенциозно блеснут какие-то «данные» и компетентно проскользнет чей-то словно ветром принесенный бред, который вполне может оказаться правдой при внимательном рассмотрении, то вдруг с девической доверчивостью все амбиции достоверности пускают на ветер и к нам льнут просто так, наивно и пьяно.
