Лунатик
В возрасте 9-10 лет один бледный мальчик страдал чем-то вроде лунатизма (луна, впрочем, не играла в этом лунатизме никакой роли). В доме, где он жил, бурлила светская жизнь. Вечером родители дожидались, пока сын уснет, а потом уходили к друзьям. Примерно через час после их ухода ребенок просыпался. Слово «просыпался» следовало бы заключить в кавычки — он находился в сомнамбулическом состоянии. Прежде всего надо произнести слово «гул». Будто где-то рядом, за стеночкой, шумело многолюдное сборище и все там собравшиеся шушукались и галдели одновременно. Надо сказать, это было ощущение гнетущее, даже омерзительное. Гул наваливался на него, и он бродил в нем, как в лесу.
Завороженный гулом, он одевался, выходил из квартиры и, ничего в общем-то не соображая, точно приходил туда, где находились его родители. Все знали, что, когда в разгар веселья звенит дверной звонок, — это бледный мальчик. Как только он видел других людей и слышал их голоса, то немедленно возвращался в нормальное состояние. Гул исчезал, и, словно проснувшись во второй раз, он видел ласковые взгляды захмелевших взрослых, тянущиеся к нему сквозь нарядное стекло бокалов.
Все отмечали, что в сомнамбулическом состоянии он бывал неизменно одет с подчеркнутой аккуратностью.
Через некоторое время ребенок самостоятельно изобрел простой прием, избавивший его от ночных хождений. Засыпая, он оставлял у изголовья кровати радиоприемник, который негромко бормотал. Это периферийное струение звуков гарантировало малышу спокойный сон без приступов сомнамбулизма. Здесь играли свою роль трезвые и хорошо поставленные голоса радиодикторов.
Слушал он Би-би-си. В те времена по Би-би-си каждый вечер читали «Колымские рассказы» Шаламова.
Выслушав очередной «колымский рассказ», он засыпал. Это кажется странным. Описываемые в рассказах миры настолько чудовищны, что должны бы навевать кошмары. На деле они гарантировали их отсутствие. В этих леденящих повествованиях прятался транквилизатор. Ребенок засыпал, созерцая миры замерзания и истощения. Эти тексты замораживали и согревали одновременно. Они создавали оцепенение, которое переходило в глубокий сон, лишенный сновидений, сон беспробудный до самого жемчужного рассвета, когда можно тупым скотским остекленелым безразличием встретить бисерный ливень, упавший в сады. Как сказал поэт:
Эй, ливень! Слез не считаешь,
Как подгулявший богач не считает
горячие деньги.
Ведь разоришься! И холодною ясною лужей
Всласть отдохнешь на черной земле
нищеты и покоя.
Мальчик вырос, пережил нашествие инопланетян, ушел в Человеческое Сопротивление, партизанил, попал в плен. Оказался за полярным кругом, в лагере для пленных сопротивленцев, охраняемом инопланетянами.
Сегодня он ощущает голод и холод. Отряд крупных, сильных инопланетян, сплошь облитых серебристой чешуей (каждый — в три человеческих роста) бичами перегоняет толпу изможденных заключенных из одной долины в другую. Ночь. Снег хрустит под ногами. Лунатик поднимает глаза к небу. В небе луна.
Прощание с улыбкой
Париж. Музей Лувра. 2201 год.
Потемневшее лицо «Джоконды». Картина Леонардо да Винчи висит на своем месте в Лувре, но Лувр полуразрушен, в стенах зияют огромные проломы, вползают струи темного дыма, время от времени странный сетчатый свет вспыхивает снаружи, бросая каскады якобы лунных бликов на лицо Джоконды, что сопровождается резкими звуками, напоминающими вопль, взрывы и звон циркулярных пил. Слышны тяжелые шаги, под некими ногами хрустит разбитый пол. К картине приближается фигура в громоздком скафандре, усеянном, словно панцирь морского ежа, длинными шипами со светящимися точками на концах шипов. Голова закрыта подобным шлемом. Ростом существо раза в два выше человека. Фигура снимает шлем, обнажается голова инопланетянина. Голова окрашена в «международный синий цвет», изобретенный Ивом Кляйном. Голова напоминает кедровую шишку с пятью маленькими глазами, похожими на человеческие, но с золотыми зрачками. Это инопланетный агрессор. Он ранен. Он снимает перчатку (также покрытую шипами, напоминающими о морских существах), обнажается рука «международного синего цвета». С пальцев на пол течет лучистая кровь. Ноги существа подкашиваются. Зажимая руками рану в области плеча (на плече скафандр пробит), инопланетный воин падает на колени перед шедевром. Пять глаз чужого воителя с золотыми зрачками смотрят на улыбающуюся Мону Лизу. На лице инопланетянина открываются три рта, расположенные один над другим. Видны его зубы, имеющие вид спиралевидных пестрых ракушек. Изо ртов инопланетянина струятся звуки, сходные с пением кита. Так он говорит. Обращается к картине. За кадром звучит голос переводчика:
— Я умираю. Эта война станет моей последней войной. Эта планета станет мне могилой. Такова общая горькая учесть всех военных наемников Вселенной — сгинуть в чужих мирах и, распадаясь, слиться с ненавистными и далекими формами жизни. А ты, видно, когда-то считалась красивым существом на этой планете, раз твое изображение хранят в этом дворце. Мне твое лицо кажется менее пригожим, чем мои испражнения. Мне больше не увидеть ни родного дома, ни ожерелья, сотканного из моих детей, ни даже моих собственных испражнений — что мне остается? Разве что уничтожить тебя напоследок, гнусная красавица недобитых гадов?
Инопланетянин вытягивает руку, из кончика его пальца вылетает узкий луч света, который сжигает картину.
Cool
Танцуют парчовые черепа, извиваются девушки на лепестке окровавленного лотоса, выворачивается наизнанку носорог, шаман курит трубку, мозг его являет собой корневище вяза, где сам собой произрос барочный театрик, любимое местечко скелетов и цыплят… Все образы язвяще страшны и сентиментальны, в них смешиваются эстетика триллера и ванильная нежность детского дизайна.
Красота общества потребления — красота мельканий, пестроты, салатов, скоплений, шквалов, лавин, россыпей, сокровищниц и мусорных свалок… «Все» вроде бы купить невозможно, мы вынуждены выбрать из необозримого ассортимента этого «всего» некое ограниченное количество скромных предметов, но мы все равно уносим с собой образ «всего». Этот образ кажется немыслимым, но его способно унести на своих плечах тайное воровское существо, которое мы выращиваем в своей душе.
Чтобы завладеть всем, нужно стать всем. Нас вовлекают в потоки путников, струящихся по улицам, в гирлянды изменчивых лиц, в возвышенную изнанку обыденного: мы видим старика, который роняет очки в сырую траву, а затем падает и умирает. Течение уносит нас от него, мы видим крупным планом божью коровку, сидящую на одном из стеблей, и ее мордочку, вытаращенную не по-людски, и вот она с хрустом расправляет крылья, и мы разделяем с ней ее полет. Мы видим небо, заполненное летающими аппаратами. Мы видим парящую куницу. Мы видим безутешное счастье, воплощенное в образе живого дирижабля. Мы видим город с высоты, насекомое садится на стекло окна, там девочка вбегает в кабинет отца, стремительно хватает тяжелый стеклянный шар, выбегает на улицу (сонно развевается ее оранжевое платье). Она бежит по автостраде, роняет шар, и шар разбивается в сверкающие осколки. Один из осколков попадает в ладонь гангстера, убегающего от погони. Гангстер сжимает осколок в руке (на счастье), сжимает так сильно, что темная струйка крови скатывается меж пальцев, ветер бросает капли на белую стену, проносятся разгоряченные полицейские, они врываются в дверь ночного клуба, толкая татуированных девушек и парней. Мелькает темный закуток, где свилась парочка, и вот полиция среди танцующих — в этот миг электрическая молния пробегает по телам на танцполе, заставляя всех изогнуться в одном порыве, заставляя все руки взметнуться, так что уже не множество людей, а одно совокупное существо, напоминающее лес в грозу, мечется здесь в экстазе…
