Честно говоря, мы хотели озаглавить этот рассказ просто СОБЫТИЕ, именно такое название нашептывали нам ангелы честности. Но мы решились обмануть ангелов честности.
Каждое событие обладает своими каскадами и шлюзами, своими внутренними ускорениями и торможениями. Имелся и внутри данного СОБЫТИЯ некий шлюз, принявший почти античную форму: шлюз начинался с пустынной местности (эта пустыня была вводными воротами шлюза), по которой кентавр скакал в своем первозданном облике, будучи наполовину конем, наполовину цыпленком. Затем его перебросило в берлинский садик, только это был садик не в земном, а в небесном Берлине, где некая девочка (в тот момент кентавр был не в силах узнать русалку) рисовала цветы акварелью. Она взмахнула кисточкой, которая сразу же превратилась в нож, — и с этого видоизменяющегося предмета серия рубиновых брызг хлынула на миры…
Событие осталось тайной, скромной и незаметной тайной, зато последствия этого события, как мы уже говорили, оказались грандиозны — вскоре рухнула Берлинская стена, обрушился принцип двойственности. Только после этого Чикен осознал, что он был кентавром в теле другого кентавра — Берлина. Только после этого Аллочка осознала, что она была русалочкой в теле другой гигантской русалки — Европы. И тут вдруг Берлин перестал быть кентавром, Европа перестала быть русалкой…
Единство брякнулось на Европу как снег на голову. Ароматы цветов сделались сильнее…
Чикен вернулся в Англию, получил наследство, разбогател, раздобрел, подобрел. Более он уже не цыпленок и не кентавр, а сэр Уолтер Уинтерспун (Зимняя ложка). Одевается с ног до головы в серый твид. Два раза неудачно покушался на собственную жизнь, а ныне пьет гранатовый сок, играет в боулинг, женился на чернокожей красавице. О нем можно сказать:
Он целует девочку ночами,
Огражден от мира ее смуглыми плечами.
В клубе «Дервиш» вы можете встретить его румяное, счастливое лицо. Аллочка Бленская вернулась в Россию и вступила на путь добра. Помогает бедным, больным, а также здоровым и богатым. Более она уже не русалка, а скорее ангел. В честь этой трансформации она заказала себе золотое платье под названием «Ангел, съевший русалку». Только цветы все безумствуют в садах, огородах, лесах.
Закончим стихотворением:
Цветы безумия, цветы краснее крови -
Они как след болезненной любови.
В них утопает то белянка, то смуглянка,
Средь них теряется смущенная беглянка.
И дева летняя, вдруг надкусив батончик,
Среди цветов набросит капюшончик,
Чтоб сделаться таинственным грибком,
Что сам с собой отныне не знаком.
Пускай британец любит русскую русалку,
Но на экзамене не вытащить шпаргалку,
А если вытащить из тухлого кармана,
То в ней лишь мат и ругань капитана.
И нет русалок, нет теперь кентавров,
Лишь млечный лабиринт и хохот
минотавров,
Но стены рухнут под давлением цветов.
Стань цветоедом, будешь вечно весел
и здоров!
Запах гиацинта напоминает подготовку к празднику, которая сама по себе гораздо веселее праздника.
Мой путь к Белоснежному Дому
Мне суждено было жить среди людей и стать президентом Соединенных Штатов Америки. Наверное, следуя общепринятой логике, вы подумаете, что так оно и сталось. Однако не все, что суждено, сбывается. Случаются и ошибки. Их можно называть роковыми или странными в высшей степени — что-то вроде соскочившей в решающий момент каретки, перевалившейся на одно деление больше или меньше металлической рамочки на пластичном термометре. Так случилось со мной. Именно случилось. Несмотря на совершенно ясное предназначение, я родился в другом мире, не среди людей, и в этом мире и провожу свою жизнь. Так перещелкнулось. Конечно, теперь можно сказать, что я, мы, наши Контактные линзы, находимся совсем недалеко от людей, за перегородочкой, прямо у них за спинами. Но все-таки это совсем другой мир, другие существа, другой тип существования, и в периоды детств и отрочеств я никогда не подозреваю о том, что Наше так близко стелется к Вашему, проходит иногда прямо по задворкам Вашего, по самым Обочинкам — незаметное и тонкое для вас, во много кокетливых триллионов эфемернее паутинки для вас, а для нас неизбежное и огромное. Мой мир, конечно же, может показаться «сторонним наблюдателям» (такие, как это ни странно, есть — о них речь впереди) несравненно более великолепным, чем так называемая «земная жизнь», однако, во-первых, «поросенку тоже казалось, прежде чем в рай попал», кажимости наивны в повадках, а во-вторых, предназначение есть предназначение: я же сказал, что мне суждено, на роду было написано родиться в мире людей и стать президентом Соединенных Штатов — я постоянно ощущал себя в своем мире чужим — залетным носовым платочком, что ли? Но ошибку, сделанную не мной, не было можно исправить. Скорее даже не ошибку, а технологическую странность. И вот эта книга в руках у вас — плод героических усилий, исповедь нечеловека, повесть о том, как я, заведенный неведомым ключиком, пролагал себе дорогу сквозь баснословные пространства нашего края (букву «к» в последнем слове, читатель, вы можете понимать как сокращение от слов «китч», «кулисы», «кокетство», «краеугольный», «куцый» или просто выбросить эту букву из восприятия), стараясь всеми силами, насколько это было возможно, имитировать карьеру президента США, чтобы приблизиться к тому месту, которое в нашем мире называется БЕЛОСНЕЖНЫМ ДОМОМ и которое я, повинуясь пружинке предназначения, счел местным аналогом резиденции главы вашингтонской администрации. Повторяю: я чувствую себя идиотом, более того, я идиот, но я ничего не мог поделать с собой, с этой пружинкой, заранее стилизованной в протестантском духе, с этим сюжетом, с этой подготовленностью, пришедшей из предрождения, в соответствии с которой я должен был стать упрямым янки, честолюбивым и честным, заранее готовым на полностью откровенное описание жизни своей в мемуарах. Теперь я знаю в общих чертах, КАК я должен был писать их перед смертью в доме с ветром, возле зарешеченного огня, увертываясь от впечатлений предсмертной болезни с помощью анестезирующих средств, — ничто из этого смешного плана не сбылось, но я видел почти все через КОСОЙ ЭКРАН в Коридоре четвертого заплыва. Простите мне этот жаргон, целиком относящийся к нашему миру, я обещаю, что все объясню, насколько это будет в моих силах, — бессмысленный героизм этого перевода, который я сейчас предпринимаю, вам никогда не оценить, мой читатель.
Читатель, читатель! Не превращу повествование в гирлянду ласковых упреков, но вам также никогда не оценить, насколько я честен. Эта честность должна была стать честностью главы великого государства, хотя мой стиль и не похож на стиль американца и тем более президента, но ведь припомните, что я никогда не был человеком и не жил в вашем мире, не ел масла (было бы меньшим краснобайством признаться, что я никогда ничего не ел), не знал разделения на мужчин и женщин, на взрослых и детей, на одушевленные и неодушевленные предметы, а также никогда не мог вполне оценить различие между одиночеством и общением, между тишиной и шумом. Видите, как я обделен: я никогда не ведал этих состояний в том смысле, какой вы вкладываете в их называние. Я не знаю тишины и одиночества. Лишиться хоть на долю секунды некоторых шумов, у которых есть имена и даже привычки, а также некоторых вполне определенных музыкальных произведений — для меня значит не быть. А одиночество недоступно мне потому, что и так в мире, где я существую, кроме меня, никого нет. О, могут начаться недоразумения! Может быть, мне следовало бы говорить «мы», а не «я», но это могло бы испугать вас, читатель, умеющий общаться и быть одиноким. Не бойтесь, мы никогда не соприкоснемся с вами за рамками этого текста. И вообще вам нечего бояться. Эта исповедь переведена в ваш мир посредством достаточно сложной технологии, ценой поистине неимоверных, хотя и забавных, усилий и только благодаря дурацкой запрограммированности на эти «мемуары перед смертью». Мне не писать их веснушчатой рукой старика в домике с ветром, мне не обладать тем рукавом, той рукой, тем манжетом, той авторучкой, тем стилем. Мне не будет возможно назвать их так просто, как они должны были называться — «Мой путь к Белому дому». В нашем мире нет белых домов, есть только один Белоснежный дом, а в нем — то священное место, которое я переименовал в Овальный кабинет и благодаря невероятным техническим возможностям коего вы, читатель, держите в поле своего внимания данную повесть. А как оно раньше называлось, это священное место, переименованное в Овальный кабинет? Об этом я расскажу вам после, для перевода прежнего названия этого места нам потребуется несколько страниц, но вы не пожалеете, дружок. Теперь вы, надеюсь, оценили всю отдаленность наших ситуаций, всю трудность моей задачи, всю маниакальность моего подвига, всю мою обделенность? Правда, есть и плюсы в мою пользу. Вы никогда не сможете увидеть меня, а я вижу, именно вижу вас всякий раз, когда вы общаетесь с этим текстом. Что-что, а мои созерцательные возможности далеко превосходят ваши. Извините, но по сравнению со мной вы чуть-чуть слепец. Впрочем, видеть, естественно, не означает правильно понимать. И все-таки при всем при этом эта книга предназначена главным образом для американцев. С моей стороны соблюдение хорошего вкуса не более чем вежливость, и все-таки я бы пошел на сенсационность, на пошлость и назвал бы свою повесть как-нибудь вроде «ПОТЕРЯННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ», если бы не предназначение. То предназначение, которое лишило тебя, мой несбывшийся народ, одного из великих мужей и глав администрации, лишило посредством происшествия, которое я с колоссальной долей неуверенности именую «ошибкой», «случайностью», лишило, возможно, только для того, чтобы великодушно развлечь вас, мой заиндевевший читатель.
