— Возможно, созрела злая интрига в сердце замка? Может, предательство свило там свое свистящее гнездо? Может, посягают на жизнь князя и хищные тени проникли в пороховые погреба, чтобы пламенем скрыть свои злодеяния?
— Нет, много веков стоит пуст и безлюден Белый замок. Столь же безлюден и пуст, что и леса вокруг него. Медленно ветшают его роскошные залы, осыпается позолота со статуй, заросли диких вьюнков подточили беседки в замковом саду. Плесень и ржавчина идут на замок войной: тих и вкрадчив этот крестовый поход.
— Тогда, наверное, молния ударила в крышу замка в час грозы? Запылали иссушенные зноем стропила, захрустел огонь по столбам и дополз до пороховых погребов замка — тут и встала заря над черным лесом?
— Может быть, может быть. Почему бы и нет? Но долгие годы не гремела над замком гроза, и солнце не вставало над замком, небо все темнело, ночь длилась, и некому было иссушить зноем замковые кровли.
— Отчего же рдеет заря над черным лесом? Почему горит Белый замок?
— Нечто вспыхнуло в самой глубине замка, огонь зародился в его сердцевине. Может, в одном из альковов брызнул он из трещины в стене, то ли в замковой капелле вдруг расцвело огнем древнее распятие.
Ручейками, речками, вихрастыми рыжими карликами, языками, коготками, саблями растекался, разливался по замку батюшка-огонь. Как он радовался своей добыче, как ликовал, какие веселые праздники закатывал! То встанет в бальной зале хороводом светоносных девушек, то обнимет стрельчатый балкон, где много столетий назад музыканты бросили свои инструменты, и сыграет на лопающихся барабанах, на плавленых валторнах, на кипящих трубах! То на альковной кровати в свете огненных амуров и психей сплетутся в сладкой битве два языка — синий и красный, и стонут от наслаждения, как пылкие любовники! То в пустопорожнем зверинце изогнется гроздью леопардов или встанет до потолка светлым слоном, то развлекается в цветнике, выдумывая новые цветы вместо старых! То в страшных подвалах допрашивает до белого каления сталь пыточных агрегатов, выведывая, кого терзали они и зачем.
И все же у этого огня есть цель — как бы он ни танцевал, ни резвился, но все его потоки стекаются к одной комнате — к гигантскому Овальному залу, личному кабинету Властителя, который когда-то исчез здесь бесследно. Огню непросто проникнуть туда: эта зала — самое защищенное от огня место в замке. Зала замкнута герметично, стены ее выложены плотно пригнанными свинцовыми плитами, а поверх плит — слой инкрустаций из слоновой кости и многоцветных камней. Отшлифованные пластины нефрита, агата, яшмы, гранита, хризолита, мрамора, сардоникса, опала складываются в огромные изображения битв: то ли художник был садистом, то ли заказчик, но эти бойни изображены с неимоверной жестокостью, с потрясающими и омерзительными деталями.
В остальном зала пуста. Только три огромных беломраморных камина зияют в одном из углов залы своими обугленными ртами, и вблизи этих каминов высится гигантское черное кожаное кресло — любимое кресло давно исчезнувшего хозяина. Когда-то он любил сидеть здесь, глядя в огонь трех каминов — видно, он так пронзительно мерз, что одного колоссального камина ему показалось мало. Теперь-то он, быть может, и согрелся бы, потому что постепенно раскалялись стены залы, огонь бушевал уже за золотыми дверями, где когда-то толпились шуты и челядь, а в анфиладах любовницы князя играли в охоту на жирафа, перепрыгивая через своих детей, ползающих с золотыми мячами во рту. А хозяин, уединившийся в Овальной зале, сидел в своем любимом кресле, огражденный от голосов и криков звуконепроницаемой золотой дверью, совершенно голый, уронив на черную кожу кресла свою курчавую изможденную голову, подставив тело жару каминов — он почти сливался со своим любимым креслом-троном, потому что князь был чернокожим.
И все же огонь постепенно проникал в залу. Охапки искр стали падать на дно каминов через дымоходы, и хотя им не за что было зацепиться (в каминах даже пепла не осталось), но огонь падал снова и снова, разбрасывая веера искр. Потом одна из искр упала на старинный ковер, где вышитый тигр терзал антилопу, ковер стал тлеть, затем рухнул один из дымоходов — струи огня устремились к креслу, а стены уже светились от жара, и казалось, изображения битв оживают… Светятся глаза свирепых воинов, светятся их зубы, вонзенные в глотки друг друга. Наконец огонь хлынул уже полновластно, безудержно, охватив черное кресло со всех сторон. Кожа сморщилась в огне. И вдруг лицо орущего негра выглянуло из спинки кресла, резко сложившись из его кожаных морщин. Розовый рот разверзся в черной коже, дикий крик пронесся по замку, эхом отозвавшись за его горящими стенами. И от этого крика омертвели деревья в лесу, а животные прижались телами к земле. Но огонь понял, куда исчез князь и где он скрывался в течение мучительных веков.
From Mordor with love
Пещерами, ущельями, золотыми подземными реками, лесами жестоких светозарных эльфов, гнилыми тропами Средиземья пробирались Фродо и Сэм, два мелкотравчатых хоббита, в черную страну ужаса и зла. Страна эта называлась Мордор, и ее непостижимый владыка Саурон уже опутал мир сетью своей власти, приносящей боль, холод потустороннего мира и мучительное самозабвение. Власть эта зиждилась на кольце, которое Саурон когда-то выковал в недрах Огненной Горы, — на вид обычное золотое колечко, почти обручальное. Тот, кто надевал его на палец, становился невидимым и обручался с силами зла. Кольцо обладало свойствами наркотика — надевший его хоть однажды уже не мог без него жить: они влюблялись в кольцо. На внутренней стороне кольца письмена ужаса складывались в заклинание:
Чтобы всех объединить, чтоб лишить
их воли
И навек поработить в их земной юдоли…
Само по себе кольцо обладало капризным и отчасти даже игривым нравом, оно, как Колобок из русской сказки, убегало от всех. Говорят, оно убежало даже от властителя зла, своего создателя, и один нечеловеческий парень по имени Бильбо Беггинс нашел его в глубоких пещерах, где ничего не светилось, кроме отравленных глаз существа по имени Голлум, которому к тому моменту принадлежало кольцо. Бильбо Беггинс украл кольцо у Голлума, одинокого хищного отшельника, питавшегося слепой рыбой и нежно-уродливыми детишками гоблинов. Украл и тем самым сделал это существо неизмеримо несчастным, потому что оно целиком состояло из любви к кольцу. Голлум называл кольцо «моя прелесссть». История обо всем этом написана на английском языке, это звучит как «my precioussss», и те, кто перевел это на русский язык, сделали это удачно (хотя более точный перевод — «мое сокровищщщe») как фонетически, так и с точки зрения второго значения слова «прелесть»: этим словом ученые русские монахи называли ложные восторги заблудшей души. Итак, Голлум «впал в прелесссть», а потом потерял ее, и горе его не имело границ и пределов, потому что он был самым одиноким, жалким, отталкивающим и несчастным существом во Вселенной. Так кольцо оказалось у хоббитов, потому что нечеловеческий парень Бильбо Беггинс был хоббитом. Хоббитами назывались небольшие существа (себя они считали народом, хотя правильнее было бы говорить о них как о виде), сверху похожие на людей; они носили одежду мелких буржуа XIX века, что странно, так как все вокруг них дышало глубоким Средневековьем, а отличались от людей кроме роста мохнатыми ногами и огромными ступнями ног. Обуви они не носили, но кожистые подошвы их ступней были твердыми и прочными. Эти ребята не только по одежде, но и по строю мыслей казались мелкими буржуа или кем-то вроде цивилизованных английских фермеров, они жили в благоустроенных норах и поклонялись богу Комфорта. Другие существа, заселявшие окрестные гигантские земли, их почти не замечали и считали просто мелочью, вертящейся под ногами.
