Может быть, люди в черном решили, что я подхватила боевое знамя, выпавшее из обезумевших рук моего кузена?
Неожиданно это взбодрило меня и отвлекло от скорби по Мардж. Британская стойкость и северное упрямство — эти качества, обошедшие стороной моего кузена, вполне присущи мне.
В Берлине нас встретил Майкл Кевингер, координатор секретной службы. Сам он обозначил свою функцию следующими остроумными словами: «Координатор объединенных англо-американских усилий по достижению всеобщего благоденствия». В просторном особняке на Бергштрассе, 10, меня битый час мучали совершенно нелепыми вопросами.
Я тоже задавала вопросы, на мой взгляд, далеко не столь нелепые, даже наоборот — вполне обоснованные. Но Кевингер и две его очаровательные сотрудницы не смогли или не пожелали мне ничего объяснить. Вместо этого они заявили, что Морис и я должны отправиться в Париж, где нас будет опекать некий Ласло Пелен по прозвищу Венгерский Директор и два его сотрудника, Эндрю и Энтони, о которых одна из нимф Кевингера сказала, что это «чрезвычайно внимательные и общительные молодые ирландцы». Что же касается Венгерского Директора, то о нем было сказано, что это «толковый парень, который всегда отдает себе отчет в подоплеке реальных фактов».
Все эти формулировки (общительные ирландцы, реалистичный венгр) показались мне скользкими до тошноты.
— Я так или иначе участвую в игре, о которой не имею ни малейшего представления, — прозвучал мой голос в прохладном кабинете на Бергштрассе, 10. — Мне хотелось бы располагать более объемной информацией, раз уж вы решили, что я должна принести пользу Британии.
— Британии? — холодно переспросил Кевингер. — Я немец. Мои сотрудницы родом из Вены и Стокгольма. Мы живем в глобальном Едином мире, мисс Марпл. Нам пока неизвестно, насколько вы полезны, но если да, то ваши услуги требуются именно ему — Единому миру. А впрочем, зайдите завтра, мы посоветуемся с руководством по поводу предоставления вам более объемной информации. В любом случае все ваши расходы будут возмещены.
— Вы собираетесь возместить мне гибель моей сестры? — спросила я и покинула импозантный особняк, наполненный произведениями современного искусства, которые в тот момент казались мне столь же скользкими, как и сотрудники спецслужб.
На следующий день я снова пришла сюда. Дверь особняка была приоткрыта. В одной из комнат мистер Кевингер сидел в кресле мертвый — брызги крови на полу напомнили мне композиции Джексона Поллока — покойный Кевингер так любил искусство! В других комнатах я обнаружила его прелестных сотрудниц. Они также были мертвы.
За огромными окнами берлинский дождь собирался оплакать теплыми слезами жертвы маразматической шпионской игры.
Тем не менее мы выехали в Париж. Европа, Европа… Лето в разгаре. На душе у меня было как-то непостижимо радостно. В этом городе я когда-то жила в детстве. Мой дед был французом. Помню, как он читал мне вслух по-французски рассказ Эдгара По «Убийство на улице Морг». Первый детективный рассказ в истории словесности. В том рассказе всех убивала обезьяна. А нынче кто убивает всех? Кто или Что? Обезьяна убивала потому, что играла в парикмахера. Все во что-то играют. Я играю в детектива, хотя и не обладаю талантами криминалиста. Морис играет в постоянно умирающего и воскресающего бога. Шпионы изображают шпионов. Агенты притворяются агентами. В Париже у меня полно родственников и друзей.
Я встретилась с Ласло Пеленом по прозвищу Венгерский Директор. Познакомилась с Эндрю и Энтони. Они и вправду оказались дружелюбными и общительными ирландцами. Гибель берлинских агентов их, похоже, не особенно взволновала. Тем не менее Ласло Пелен настойчиво уговаривал меня постоянно иметь при себе оружие. Он всучил мне пистолет почти насильно. К счастью, я никогда не воспользовалась этим инструментом, он стал игрушкой Сэгама. Морис целился в окно, целился в высокое небо, но я не волновалась, видя безумца с оружием в руках. Сэгам не убийца.
Здесь многие обожают огнестрел. Даже маленькие девочки играют с заряженными стволами, хотя это цивилизованный Париж, а не Дикий Запад. Европа млеет, томится, она чего-то жаждет — то ли наслаждения, то ли боли. То ли спермы, то ли крови. Реки крови, океаны спермы. Нефть струится по венам гигантов. Что же происходит с Европой? То ли здесь что-то заканчивается навсегда, то ли наоборот — начинается. Люди размножаются. Моя многочисленная родня живет сочной жизнью, похожей на творожный торт на тревожном празднике.
Мы побывали на свадьбе одних моих родственников, навещали загородные дома других. Мы посещали модные дефиле, кинофестивали, оргиастические клубы. Венгерский Директор показался мне безумным. Зато Эндрю и Энтони были искренними парнями. Я подружилась с этими ребятами. Их ирландский акцент меня забавлял. Они являлись гей-парочкой, но Эндрю также безудержно обожал девушек с интересным цветом кожи. Китаянки, японки и африканские красотки вращались вокруг него безостановочным любовным хороводом. Энтони был равнодушен к девушкам, молчалив, честен, добр и гордился своими татуировками. Оба притворялись художниками. У них была уютная студия на улице Малых Конюшен. Точнее, они и были художниками по сути, но капризы арт-рынка и жажда дорогостоящих удовольствий заставляли их время от времени выполнять деликатные поручения нелюбимой ими Британии. Впрочем, я уже не вполне понимала, кто на кого работает.
Одно из деликатных поручений состояло в заботе обо мне и Сэгаме. Другие поручения были, судя по всему, не столь обаятельны и часто сводились к уничтожению некоторых людей.
Эндрю, впрочем, не просто проливал человеческую кровь. Он любил человеческую кровь. Он испытывал эстетический и научный интерес к этой влаге. Он использовал подлинную кровь в своих художественных произведениях.
Как-то раз, когда я угощалась в их студии устрицами и холодным вином, Эндрю открыл холодильник и продемонстрировал мне множество капсул, наполненных свежей человеческой кровью. Каждая капсула была снабжена этикеткой с именем донора. Помню, как, надев резиновые перчатки, он открывал эти капсулы и сливал их содержимое в пластиковую емкость. Я стала свидетельницей этой странной магической процедуры — кровь множества людей слилась воедино на моих глазах.
За этим делом Эндрю рассказал мне, что в одном из научно-исследовательских институтов Парижа в данный момент проводятся эксперименты, где на различные группы испытуемых воздействуют посредством особых высокочастотных звуков, после чего у людей изменяется химический состав крови.
Опять звук? Нечто подобное я уже слышала от ученых, работавших в петербургском филиале компании UNISAUND.
Жидкий звук. Жидкий, как нефть или кровь. Нефть черная, кровь красная. А звук невидимый. Прозрачный, как стеклянные вещицы, что так гипнотизируют Мориса Сэгама. Кажется, этот звук не только невидимый, но еще и неслышимый. Парадоксальный звук, не регистрируемый человеческим сознанием. Мозг не в силах выделить этот звук в переплетениях шумов и тишины. Звук-агент, звук-ниндзя. Он прячется среди криков, шепотов, он скрывается в реве моторов и в звоне бокалов, блуждает между аплодисментами и морским гулом, он живет в кондиционерах и роялях, обитает в стонах оргазмов и вплетается в шелест шелковых флагов. В скрежете зубов и в молчании крокодилов и медуз, влачащих свои сонные дни в недрах европейских зоопарков. Звук Европы.
