По поводу Пашки подытожил всё тот же Николай Леонидович. Он взял слово, и все враз затихли. Александр Николаевич, в свою очередь, согласно закивал.
– Вы видите, с кем имеете дело! Эта «Жар-птица» далеко полетит! – мэтр жонглирования употребил одно из Пашкиных студенческих прозвищ.
Старый жонглёр ещё на выпускных экзаменах циркового училища заприметил перспективного коллегу. Не обратить внимание на него было нельзя. Жарких выделялся среди остальных статью, удивительным артистизмом и исходящим от него каким-то солнечным светом. Улыбка молодого жонглёра завораживала, притягивала мгновенно и не отпускала до конца номера. Исполняемые им трюки были интересны и новы. Павел Жарких ни на кого не был похож. Всем было понятно – родилась Личность…
Леонид Николаевич, словно пресекая всяческие возражения, недовольно повёл плечом и продолжил:
– Этот парень своё возьмёт уже на следующем конкурсе! Куда ему спешить, он молодой, только начал. Надо этим бездарям помочь!.. – для нейтрализации щекотливого момента народный артист даже решил унизить своих протеже. – Другого случая у них не будет! А этому, – он кивнул в сторону манежа, имея в виду Пашку, – я помогу! Потом. Закончим на этом!..
Члены комиссии, кто радостно, что всё закончилось, кто с усталостью и безнадёгой, задвигали стульями. Прощались, не глядя друг другу в глаза…
Пашка выдохся окончательно. Он ещё с час побродил по пустынному городу, посидел на лавке в соседнем парке и направил свои стопы к служебному входу в цирк, где ещё несколько часов назад он чувствовал себя триумфатором. Время было далеко за полночь. Вдруг нестерпимо захотелось поговорить с Захарычем…
…Пашку прорвало. Обычно сдержанный, он говорил, говорил, словно пытался выплеснуть из себя саднящую боль и обиду. Захарыч молчал, слушал, сворачивал самокрутку за самокруткой.
На конюшне, в шорной, где по традиции жил Стрельцов, густо пахло сыромятной кожей и табаком. На стенах под табличками с именами животных висели сбруи и сёдла. Отдельно были развешаны заготовки будущих упряжей и знаменитых Стрельцовских арапников. Спящие лошади фыркали во сне и нет-нет глухо перетаптывались по деревянному полу денников. Старая, открытая нараспашку дверь шорной, которая повидала на своём веку немало, тоже слушала Пашкину исповедь и, тревожимая налетавшим сквозняком, тихо возмущённо поскрипывала…
– Когда встречаешься с несправедливостью, хамством, подлостью, короче, сталкиваешься лицом к лицу с жизнью, которую придумали люди – видишь, какое это лицо уродливое! – долго молчавший всё это время Захарыч, наконец, заговорил. – Переживаешь до тех пор, пока не разглядишь Жизнь иную, настоящую! Душа оттаивает и перестаёт отчаиваться, когда встретишь улыбающегося ребёнка, женщину со счастливыми глазами, собаку, виляющую хвостом. Когда увидишь тихий закат над рекой, луга заливные, звёзды в бездонном небе. Вот тогда понимаешь – Господь создал жизнь иную! Вечную! Остальное – суета сует.
– Да, но мы все в центре этой суеты! – Пашка неуверенно возразил, всё ещё находясь под впечатлением сегодняшнего дня.
– Некоторые не только всё время находятся в центре, они живут этой суетой, думая, что это и есть жизнь. Не-ет, брат, жизнь иная! Чтобы понять Истину, осознать её, обязательно надо душой взлететь, отодвинуть от себя всю эту дрянь, чураться того, чем живёт мир. Иногда нужно наесться этой мерзости до рвоты! Ложкой нахлебаться одиночества… Господь многим посылает разные испытания, чтобы таким способом объяснить Главное. На других, кажется, он уже махнул рукой, хотя до конца всё ещё продолжает надеяться, как любящий родитель. Имеющий уши да услышит…
– Ну и что это за испытания такие, для чего?
– У каждого свои. Где тонко, там и рвётся – вот Господь и обращает внимание человека на эти места. Для чего? Да чтобы лучше стал этот мир. Тебе вот послал испытание талантом. Может, он специально так решил сегодня, чтобы ты нос не задрал, да не испортил все его планы в самом начале пути. Нос-то тебе нужно задирать только для того, чтобы кольца видеть, когда жонглируешь. Чтобы от обиды и отчаяния работал ещё больше и лучше – это тоже стимул.
– А разве можно испытывать талантом? – Пашка изумился.
– Ещё как можно! Тщеславие человеческое, гордыня – бо-ольшое испытание! Недаром людей проверяют огнём, водой и медными трубами. Ты почитай Евангелие. Там есть притча о таланте. Интересно написано! Лучше и не скажешь! Скольких я видел за свою жизнь людей, которые свой талант зарыли в опилки, утопив его в алкоголе, безделье и непотребстве! А какими бы могли быть! – Захарыч сделал паузу, словно вспоминал всех тех, о ком хотел сказать поимённо.
Пашка прихлёбывал заварившийся чай, внимал услышанному и представлял, как это людей испытывают медными трубами и почему именно медными – бьют их, что ли, ими или заставляют пролазить через них? Вопрос вертелся на языке, и он его задал. Захарыч улыбнулся детской чистоте и наивности взрослого парня, который и армию отслужил, и на манеже уже крепко заметен, а таких мелочей не охватывает. Ну и дай бог! Захарыч свернул очередную самокрутку, пыхнул ею и пустился в объяснения.
– Это, Паша, когда тебе в уши поют похвалу. Кто искренне, кто с умыслом. Возносят тебя до небес! Тут некоторые и ломаются, поверив в свою исключительность. Людей как будто меняют, словно слепнут они. Это и есть медные трубы, которые тебе туш исполняют, как цирковой оркестр, да так, что глохнешь! – Захарыч с удовлетворением увидел, что Пашка понял, о какой «меди» идёт речь, даже по лбу себя хлопнул.
Стрельцов затянулся, пустил струю дыма в потолок, снова улыбнулся и неторопливо продолжил царить за столом, как на амвоне. Последнее время они редко с Пашкой так сиживали. Тот часами репетировал, работал на манеже и вечером приходил к нему в шорную, уже изрядно измотанный. На серьёзные разговоры не было сил. Оставалось только попить чай перед сном да «потереться» родственными душами…
Захарыч бережно коснулся брошюры, которая лежала у него на полке для личных вещей.
– Но бывают и другие проблемы. Я вот тут книжку прочитал про Эдит Пиаф. Захочешь, возьмёшь, почитаешь. Певица была такая французская. Слышал, наверное. В моё время была популярна, гремела на весь мир, пластинки её слушали. Маленькая такая, воробушком звали. А голос! Даёт же господь! Так вот он в такое маленькое тело вложил талант непомерный, который её и задавил… Казалось бы, живи и радуйся – люди на руках носят! Мужики её какие любили! А она жила, словно на оголённом проводе… У нас таких на Руси тоже всегда вдоволь было: Есенин, Шукшин, Высоцкий… Да разве всех перечислишь! Это только те, о ком мне довелось читать. «Поэт в России больше, чем поэт!» – кто сказал, не помню, но хорошо сказал, правильно. В цирке такие люди тоже были. Один Енгибаров чего стоит! Они как старцы-молитвенники. Их Бог слышит! А наши рты забиты грехом. Видимо, нужно, чтобы кто-то маялся Душою за нас. Они, как правило, с виду пьяницы и скандалисты. На самом деле – юродивые, которые тормошат нашу совесть. Свои Души губят, спасая наши от тлена… Талант – это груз, ноша. Ноша тяжкая! Кто-то несёт её легко, радостно. Кто-то кряхтит, но тянет. А кого-то она придавливает насмерть. Как распорядиться…
