У Захарыча отвисла челюсть. Света испуганно взглянула сначала на Пашку, потом на Захарыча. Стрельцов сообразил:
– Ну, конечно, самогон, как всегда. Он тут особенный – белорусский! Из бульбы! А чего же ещё пить циркачам!
Иванова с недоумением ещё раз посмотрела на берейтора и нерешительно спросила:
– Никита Захарович! Вы же говорили, что слово «циркач» ругательное и так не надо говорить. И, это… я самогон не буду!..
Хохот сотряс конюшню так, что лошади начали прядать ушами, а Варька пулей вылетела из шорной.
– Ладно! Тогда будем пить чай Захарыча, вкуснее всё равно ничего нет! – Пашка угомонился и вытер выступившие слёзы. – Ох, Света, насмешила!.. Что приготовим: шашлык, рёбрышки или?..
– А давайте я вам приготовлю рыбку! – Иванова оживилась. – Пожарю так, что пальчики себе откусите! Опять же полезно – фосфор!
– Не-е, мне нельзя без пальчиков, я – жонглёр! Можно без членовредительства?
– Хорошо – оближете!
– Захарыч! Нас лизоблюдами обозвали! Ты кого на работу взял!
Света улыбалась, лёгкий нрав Пашки ей был по душе.
– Придётся ехать на базар за рыбой, не в прудах же ловить! – Стрельцов кивнул в сторону парка.
…Местный городской рынок встретил суетой и монотонным гулом. Вокруг царило изобилие! Пашка со Светой накупили зелени, овощей, приправ, квашеной капусты с тмином и подошли к цистерне, на которой было написано «живая рыба». Ловко подцепив сачком несколько рыбин, продавец положил их на весы. Крупные карпы шевелили хвостами и хватали воздух открытыми ртами.
– Жалко рыбкав! Они живые!
– Пока довезём, уснут…
…Света пошла в цирк помогать Захарычу кормить лошадей, Пашка направился в гостиницу готовиться к приёму гостей…
– …Мм-м! Пахнет аппетитно! Картошечка! Молодец, Пашка! Света, ты рыбу быстро пожаришь, а то у меня кишка кишке давно уже шиш показывает! – Захарыч в нетерпении сглатывал слюну. Он сегодня ещё толком и не завтракал, и не обедал.
– Дядя Захарыч! Минут за двадцать управлюсь! Па-аш! А где рыба, её нужно почистить!
Пашка загадочно улыбался, раскладывая картошку по тарелкам. Он кивнул на дверь ванной комнаты. Света пошла туда, надевая по пути фартук.
Её долго не было. Сначала слышалось какое-то плескание, потом она вышла счастливая с мокрыми руками и такими же глазами.
– Спасибо тебе…
Захарыч непонимающе переводил взгляд с Пашки на Светлану и назад. Потом поднялся и пошёл туда, откуда только что вышла его помощница.
В ванне, набранной под самый край, степенно плавали три огромных карпа. Пашка успел им накрошить хлеба, и рыбины с аппетитом обедали размокшими кусочками…
– Та-ак… – Захарыч вышел и почесал затылок. – Там занято – у людей обед! Фосфор, я так понимаю, отменяется, откушенные пальцы тоже. Ладно, будем лизать блюда. Па-аш, картошечки ещё подложи, а то я, как тот карп, готов один хлеб кушать!..
Назавтра, после утренней репетиции Света спросила Жару:
– Ну, что будем делать с рыбой?
– Есть два варианта – один хороший, а другой ещё лучше. Первый – отпустить, второй – сожрать! Какой тебе больше нравится?
– Тот, который хороший.
Пашка со Светой набрали в ведро воды, пересадили туда карпов и отправились на речку, что рядом с цирком.
– Не положено им в люксах жить, не доросли! Придётся вернуться в коммуналку!..
Рыбы очумело застыли в речной воде, потом покружились, словно не веря свободе и свалившемуся счастью, немного оклемались и, влекомые течением, медленно поплыли в сторону прудов. На мосту какой-то мужичок радостно завопил: «Рыба! Рыба! Ловите, чего стоите?»
Пашка ему в тон крикнул:
– Это рыба дрессированная, из цирка! Готовим новый аттракцион!
– А-а! О-о! Новый аттракцион! Когда покажете?
– В следующей программе!
– Ух, ты-ы! Здорово! Надо будет своим рассказать…
Глава тридцать четвёртая
Захарыч ковырялся в шорной, обновляя ремни на поношенной сбруе, перед этим тщательно начистив асидолом фирменную бляху с буквой «С». Пожелтевшими от табака узловатыми пальцами он ловко сшивал кожаные ремни, орудуя кривой иглой. Стежки толстой дратвы ложились ровно, словно он шил не руками, а на каком-нибудь «Зингере». Лоб его покрывала испарина. Стрельцов её периодически промокал рукавом рабочей робы. Синие глаза старика обрамлялись сосредоточенно сдвинутыми седыми бровями. От этого васильковый цвет его глаз ещё ярче сиял осколками весеннего неба.
– Захарыч! – Пашка с восхищением смотрел на дорогого ему человека, который давно заменил Жаре и отца, и мать. Знакомы они были вот уже более десятка лет, но казалось, что Пашка знал Стрельцова с рождения. – Я удивляюсь твоему зрению! Некоторые к твоим годам носят диоптрию с палец толщиной!
– Не знаю, каким ты меня сейчас словом обругал, но ведаю одно: ешь больше морковки с хлебом – и будет тебе счастье!
– С твоей лёгкой руки, дорогой мой дед, эта пища богов давно мне заменила халву и шоколад…
Пашка заметил испарину на лбу Захарыча, которую тот машинально в очередной раз промокнул. На молодого парня вдруг накатила такая волна нежности и жалости, что он чуть было не поперхнулся от спазма в горле.
– Как ты себя чувствуешь? – задал он вопрос каким-то неровным приплюснутым голосом.
Захарыч на секунду отвлёкся от работы и посмотрел на Пашку. Потом неторопливо встал, отложил сбрую на свой знаменитый сундук-кровать, отряхнул с колен остатки дратвы и подошёл к Пашке вплотную.
– На сегодняшний день, сынок, самочувствие – по возрасту, по погоде и по биографии. Начиная от «сойдёт» до «хреново», в зависимости от того, в какую часть моего тела ткнуть. В среднем получается – жить ещё можно. Главное – ты у меня живи!..
Захарыч прильнул к Пашке. Они рослые, статные, настоящие мужики, обнялись, положив друг другу руки на плечи и замерли, словно слушали удары своих сердец.
В дверях шорной появилась Света с вопросом на устах. Он так и остался не озвученным. Она попятилась, на цыпочках развернулась и бесшумно исчезла в своей выгородке, как неожиданно налетевшее лёгкое мартовское облачко…
– …Света! Покажи Пашке комбинацию с Сарматом и Сатиром. От начала и до конца, как вчера. Только, это… – Захарыч сознательно подбирал слово попроще, но равное по смыслу «волнению», зная, что та может зажаться перед первым своим в жизни зрителем. – Короче… не дёргайся!
Прозвучало это из уст Захарыча как-то странно, как если бы он вдруг заговорил или высоким штилем, используя лексику восемнадцатого века, или, наоборот, отборным матом. Повисла неловкая пауза, которую тут же заполнила засмеявшаяся Света.
