Пока Захарыч рассказывал, Корсарова молча внимала. Света Иванова конкретными действиями наглядно дублировала слова Стрельцова. Она ловко и охотно чистила Стандарта, периодически выбивала накопившуюся грязь об асфальтовый пол центрального прохода конюшни, оставляя пыльные метки.
Захарыч взглянул на скучающую Корсарову, вдруг как-то утомился, потоптался на месте и сказал:
– Света! Заканчивай тут, а я схожу в бухгалтерию. Захарыч пошагал с конюшни. Иванова продолжала активно чистить коня, перейдя на его другой бок.
– Ну, и тебе это нравится? – Корсарова скривила рот, поглядывая на свою коллегу. – Я слышала, ты и до этого работала служащей в птичнике?
– Было дело. Только не в птичнике, а с птицами – с лебедями, фазанами.
– Да какая разница! А что, другой профессии нет?
– А мне эта нравится!
– Чего тут может нравиться? Встаёшь ни свет ни заря, по уши в дерьме! Ты, вон, девка вроде видная, а выглядишь как… – Корсарова не стала уточнять, как кто, брезгливо скривив губы.
– Я птичкав люблю, лошадкав! – Света в своей манере привычно исковеркала окончания слов.
– Птич-каф! Лошад-каф! – передразнила она Иванову. – Ты как из деревни! Школу хоть закончила, птичкав? Или так, с полусредним?..
– Да как-то так… – ушла от ответа Света, продолжая работать.
– Ну-ну! Давай-давай! Ты же любишь работать… на дедуш-каф!..
Глава сорок вторая
Цирк затих после представления. Он устал. Зрители разошлись ещё час назад, растащив праздник по кусочкам. Аплодисменты разлетелись голубями выше галёрки и осели на ночь где-то под куполом около не остывших ещё прожекторов. Билетёры сложили в стопки не проданные программки, повесили в шкафчики нарядную униформу и разошлись по домам. Задержавшиеся артисты обыкновенными прохожими торопились в гостиницу. В цирке осталась лишь вахта да служащие. На манеже тускло светила пара дежурных фонарей.
Репетиционный ковёр серым пятном лежал в центре манежа. Всё растворилось в полумраке. Цирковое пространство замерло, уснуло до следующего дня. Завтра всё повторится. Хотя в этом подлунном мире не повторяется ничего…
В собачнике, тревожа своих сородичей, всё ещё лаяла не угомонившаяся псина. На конюшне, в соседних станках, возлежали горбоносые памирские верблюды. От малейшего шума они вскидывали головы с любопытными миндалевидными глазами и на какое-то мгновение переставали жевать. Вдруг заиграл тонкими ногами молодой ослик, чего-то испугавшись. Постучал, постучал копытцами по деревянному настилу стойла и замер в полудрёме, оттопырив губу. Цирк готовился отойти ко сну…
Нарушали наступивший покой только лошади Захарыча, которые пофыркивая, готовились к ночной репетиции. На них надевали сбруи, пристёгивали к гуртам арниры…
– Сегодня попробуешь с Салютом без кóрды! – Стрельцов дал задание, чуть усложнив задачу. Корсарова без энтузиазма кивнула.
– А если он…
– Я рядом, если что, остановлю. Поведёшь, как и с кордой. Техника та же. Будешь смотреть в ту же точку и туда же направлять шамбарьер. Лóнжа нужна лишь для того, чтобы он не загарцевал и не рванул в форганг. Делай всё мягче, душевней, и получится.
Пришёл дежурный электрик и включил ещё шесть репетиционных прожекторов. Полумрак испуганно метнулся за спинки зрительских кресел и притаился там до конца репетиции.
– Ну, давай, сама. Выводи.
Корсарова взяла Салюта за головной ремень и вывела на первую писту манежа, поближе к барьеру. Конь настороженно косил глаз, в котором отражались прожектора, и ждал команды.
– Ры-ысь! Салют! Алле-й! Рысь! – Корсарова заметно смаковала эти слова-команды. Произносила она их нараспев, вычурно, словно иностранка, и каким-то повелительным тоном. В этот момент она преображалась, становясь заметно «когтистей» и высокомерней. У неё даже желваки на скулах поигрывали…
– Не наскакивай на коня, видишь, он от тебя шарахается. Медленней, не агрессивно, в глаза не смотри ему, вскинется. Та-ак… Теперь на ажну поставь. Спокойней, без резких движений! Чуть осади назад и фарпайчем легонько тушируй по голени. Легонько, я говорю! – Захарыч повысил голос, увидев, как та с удовольствием хлопает коня по голени кожаным наконечником фарпайча.
– Салют должен понять, что ты ему подсказываешь, а не наказываешь! Это разные вещи, поэтому и силу рассчитывай! Он сто раз это делал до тебя, просто должен сообразить – чего хочешь от него ты. В данный момент лошадь умнее тебя. Она-то уже обученная, а ты ещё не говоришь на её языке. Это как начинающий водитель: машина ехать готова, а шофёр ещё не умеет. Учись! Спокойно, без нервов – всё получится. Больше любви, ласки! Животные чувствуют людей на раз…
Корсарова, как она и заявила, приходила только на ночную репетицию. Рано утром репетировала с Захарычем Света. Днём, когда нужно было обслуживать лошадей, Корсарова являлась от случая к случаю. Стрельцов ей замечаний не делал – пришла и пришла. Он выполнял приказ Главка – подготовить исполнителя, то есть, человека, который может выйти на арену и показывать работу с лошадьми, не более того. Для этого со стародавних времён и существовали берейторы. Задача была, в принципе, выполнимой. Эти отлично выдрессированные лошади могли отработать свой номер, даже если никого не было на манеже. Лишь бы в районе форганга «незаметно» стоял такой мастер, как Захарыч. Чтобы испортить их работу, нужно было ещё постараться…
В Главке сидели не только управленцы со стороны, но также работали бывшие цирковые, вышедшие на пенсию по выслуге лет, а значит, люди неглупые, кое-что понимающие: «Мы идём с Корсаровой на эксперимент! Опыта и знаний у неё ноль, как бы нам наработанную конюшню не угробить!..» Чтобы свести риск к минимуму, выбрали наставником Захарыча. Аргумент был один: «Этот любой номер вытащит! Под его руководством даже “дверь запоёт”».
Как выяснилось позже, с Корсаровой случай был особый. Она оказалась той самой «дверью», которая не только не хотела петь, но даже не желала открываться…
– С Сарматом повнимательней! Уши прижал – будь начеку! Постоянно его контролируй и не обижай напрасно. Имей в виду! Лошадь – существо злопамятное, может подкараулить и отомстить! Перед тобой редкий конь, лидер! Необыкновенно талантливый, с человеческим умом, но с характером зверя, недаром его назвали – Сармат. Так именовали бесстрашных степных воинов и так величают сильный ветер на Байкале. Как лодку назовёшь…
Захарыча с каждым днём всё больше радовали успехи Светы. Будущее этого номера он видел только под её руководством. Интуиция его никогда не подводила. Он видел в Светлане Ивановой настоящую цирковую и прирождённую дрессировщицу редкой одарённости. К тому же она была артистична и необыкновенно женственна среди шестёрки вороных. Ах, как бы это смотрелось!..
Он мрачнел лицом, понимая, что эта конюшня может достаться Корсаровой. Стрельцов прожив долгую жизнь, отдавал себе отчёт, что в цирке, как и везде, существует блат, кумовство. И здесь, как в армии, тоже часто наказывают невиновных и награждают непричастных. Но он был солдатом цирка, работал не за страх, а за совесть, поэтому не подличал и пытался научить Корсарову всему, что знал сам. «Господь всё управит…»
