Монастырский круто развернулся в сторону медвежатника, зычно крикнул своим ассистентам, чтобы те готовили животное для репетиции. Известный дрессировщик чуть косолапил, как и его подопечные. Приземистый, кряжистый, с ровной спиной и гладко зачёсанными назад, грамотно подкрашенными чёрными волосами, он шагал легко, пружинисто, целеустремлённо, как много лет назад. Вот и скажи, что ему за семьдесят!..
Закулисная часть передвижного цирка представляла собой Ноев ковчег в виде огромной брезентовой палатки, соединяющейся с самим цирком небольшим переходом. В одной стороне стояли в станках лошади джигитов, которые готовились к отъезду в другой город. На смену им пришли и теперь расположились напротив лошади Захарыча и Светланы Ивановой. Рядом, в вольерах, не умолкая, лаяли королевские пуделя, которых то и дело окликала ассистентка, заставляя замолчать. Временами они затихали, и становилось слышно, как в противоположной стороне кулис, где расположилось хозяйство Монастырского, раскачивали клетки медведи. Они порыкивали и громко сопели…
Тут же в строгом порядке стояли контейнеры и упаковочные ящики работающих в программе артистов. Их фамилии были написаны на торцах, рядом с наклейками «Багаж срочной отправки!» Каждая вещь имела своё место, и во всём чувствовался порядок, наведённый опытной рукой инспектора манежа, распоряжения которого выполнялись без лишних слов.
Пашка, смахивая пот, просвещал гостя.
– Цирк наш называется шапито, что в переводе с французского означает «колпак». Город у вас маленький, оттого здесь нет стационарного цирка, как в других городах. Приходится париться под брезентухой!
– Ты меня лучше к лошадям поближе подведи! – Венька недовольно дёрнул плечом, то ли задетый Пашкиным нравоучительным тоном, то ли несправедливой оценкой его города.
На конюшне в этот час никого не было. Захарыч уехал с завпостом на рынок за свежими овощами. Света Иванова где-то за территорией выгуливала Варьку.
– Ну, вот они, твои лошади! Выбирай! Это ахалтекинцы из Осетии. Они для джигитовки. Напротив наши, для «Свободы».
– Для свободы? А остальные, что, в плену? – Венька насмешливо приподнял бровь. – Выкабенисто как-то вещаешь, Жара!..
– Лень сейчас что-то разъяснять тебе! Действительно, жара немилосердная! – Пашка в очередной раз смахнул тыльной стороной руки тёкший ручьями пот.
– К словам не цепляйся – это цирк! Тут и не такое услышишь!.. Ладно, развлекайся. Руки только не суй, вдруг прихватят, мало ли! Я пока пойду умоюсь и переоденусь – нитки сухой нет! Да! Если придёт Варька – не дёргайся, она умная и не злая. Людей чувствует – тебя не тронет!
Пашка сделал несколько шагов, потом обернулся, хмыкнув:
– Не перепутай со Светой. Одна из них собака, другая – красивая девушка!
Венька скривил лицо:
– Ой-ёй-ёй! Остряк-самоучка ленинградский! Где уж нам в наших лаптях да по вашему паркету!..
Настроение чуть улучшилось. Пашка, довольный, махнул Веньке, мол, давай, до встречи! Я скоро…
Мимо на манеж провели упирающегося всеми четырьмя лапами молодого медведя Кузю. Он не реагировал ни на уговоры, ни на печенье, ни на сгущёнку. В его шкуре, в прямом и переносном смыслах, сейчас не хотел бы оказаться никто…
Пашка с наслаждением поплескался под струёй холодной воды из пожарного гидранта. Настроение от неприятной репетиции немного выровнялось. Он неторопливо натянул на себя джинсы и майку без рукавов. Под тканью чётко обозначились рельефы тренированных грудных мышц. Вены на натруженных жонглёрских руках вспухли и придавали дополнительный объём. Пашка глянулся в зеркало, удовлетворённо хмыкнув: «Ничего, со сметаной пойдёт!..»
С манежа неслись команды Монастырского и недовольный рёв упрямившегося Кузьмы. Он был трёхлеткой. В этом возрасте медведи в природе только начинают самостоятельную жизнь. Но вид у него был внушительный. К тому же холёная густая шерсть солидно увеличивала его размеры. Зверь был покладистый, не агрессивный, с хорошими способностями и перспективой, но с характером! В хозяйстве Иосифа Львовича было семь отлично подготовленных медведей. Некоторые из них исполняли уникальные трюки. Машка, скажем, делала стойку на передних лапах на так называемой свободной проволоке. Это было не каждому эквилибристу по силам, а тут – топтыгин! Попробуйте встаньте на руки, опираясь на кусок троса, который просто висит под тобой в метре от земли и качается, как ему вздумается! Машка под аплодисменты зрителей стояла, балансировала с полминуты без всякой страховки и чужой помощи, а потом смешно раскланивалась, сияя глазами.
На Кузю у Монастырского были свои виды. «Я из него звезду сделаю! Этот медведь будет один все трюки делать. Ему цены нет!..»
Сегодня у них в манеже, видимо, нашла коса на камень.
Пашка причёсывался и невольно прислушивался к происходящему.
– Кузя! Алле! Алле, я тебе говорю! Давай, соображай, понимаю, что мозги плавятся от жары! Не у тебя одного. Ну, давай стоечку и по домам! Алле!..
По тому, как в голосе Монастырского всё больше звучало нетерпение и металл, и по тому, как Кузя ревел всё громче и громче, становилось ясно, что взаимопонимания не было напрочь…
– Кузя! Ты чего, берёшь пример с этого бездельника Жарких? Так он жонглёр: упало – поднимет! А тебя, если что, поднимать мне! Пожалей мою старость!.. – Иосиф Львович явно рассчитывал на уши Пашки и тех, кто в этот час был в цирке. Хохмач и заводила он был известный. Компания в программе собралась ещё та!..
– Ну, спасибо, товарищ Монастырский! – Пашка чуть было не оцарапал расчёской нос. Он никак не ожидал, что найдётся повод попасться старому мастеру на клык.
На манеже наступила кульминация. Кузьма вдруг как-то странно рявкнул, что-то загремело, и раздался крик: «Держи!..»
Пашка понял – медведь сорвался с манежа и рванул куда глаза глядят. Если на улицу – быть беде! В городе его ловить придётся неизвестно сколько, пока паника не пройдёт. А там для него всё ново – так что паника зверя только усилится и отбиваться он будет по-звериному. Если на конюшню – не многим легче, там дюжина элитных лошадей и собаки.
Пашка высочил из вагончика. За кулисами стоял яростный собачий вой! Клетки здоровенных пуделей ходили ходуном. Лошади в панике били копытами и храпели.
Медведь сначала было рванул к себе в медвежатник, но, увидев ассистента с ременным поводком, тут же бросился в противоположную сторону – на конюшню.
Венька разглядывал лошадей, разговаривал с ними, похлопывал их по шеям. Увидев летевшего на него медведя, он растопырил руки, как бы пытаясь закрыть собою животных и закричал: «Пошёл! Пошёл!..»
Остановить зверя уже было невозможно. Тот сейчас от страха готов был проломить головой стену, не то что смести с дороги любого человека. Вся ярость медведя пришлась на Веньку. Кузя подмял его под себя, как простынь в банный день. Грошев отчаянно отбивался на полу ногами и руками со скоростью винтов вертолёта, борясь за жизнь. Хищник, ревя и брызгая слюной, пытался воспользоваться клыками, но его страшную пасть стягивали ремни намордника. Пашка в два прыжка оказался на медведе. Дальнейшее происходило как во сне. Молодой малоопытный ассистент Монастырского переживал рядом, нерешительно перетаптываясь на месте, готовый в любую секунду драпануть. Сам дрессировщик, со всего маху налетевший на угол реквизитного контейнера, теперь пытался кособоко двигаться, опираясь на ушибленную ногу. Из медвежатника хромал старый ассистент, из которого был боец, как из пастилы картечь.
