— Это неважно, доктор, — заверила миссис Дойл. — Он-то старика в свою сеть поймает.
Гонка, которую хотел посмотреть Мартен, кончилась. Зрители вопят, пилоты поливают друг друга шампанским.
Снаружи, на скамье у пруда, беседуют несколько постояльцев. Они никогда к этому не привыкнут.
Мартен представляет, как снимает одежду и всем весом погружается в воду. Дно мягкое, и его ноги проваливаются в зыбкую тьму.
Он уходит под воду и открывает глаза. Их щиплет, но можно смотреть.
Человек, которого он даже не помнит, отдал его матери.
Он предполагает самое лучшее, потому что знает слишком мало.
Тогда не было дома престарелых «Старлайт». Лос-Анджелес был пригородом, полным роскошных машин и лотков с гамбургерами. Здесь всегда было жарко и пыльно.
Ночами бульвары озарялись вспышками неонового света.
Тело мистера Хьюго увозят.
Мы переходим от памяти к воображению, лишь смутно осознавая перемену.
Ковер в кафетерии, на котором умер старик, когда-то был низкорослым леском. А за ним текла медленная река, откуда большими глотками пили львы, и с их морд капала вода.
Вдали поднимался дым от горящей сухой травы.
Местные собирали желуди и ракушки. Убивали оленей и мелкую дичь.
Под прудом «Старлайта» погребены кости женщины, прославившейся в своем племени исполнением песен предков. Когда она пела их у костра, никто не шевелился.
Больше всех на свете она любила свою дочь. Им нравилось делать украшения из перьев. Остальные отрывались от своих занятий и наблюдали за ними.
На обочине, у которой припаркована «Скорая», дочь той женщины однажды нашла маленькую птичку.
Она весь день ждала птичкину маму, а потом, в сумерки, принесла птичку домой.
Другие дети прибежали взглянуть, что там у нее, и расшумелись.
Мистер Хьюго
Манчестер, Англия, 1981
I
Я отрывался от телевизора и видел в окне лицо Дэнни. Я махал ему: заходи, заходи. Поворачивалась дверная ручка.
Из-за него мне приходилось смотреть детские передачи. Потом наступал вечер. Мы вместе ели что-нибудь горячее. Всегда: спасибо, мистер Хьюго. Дэнни был вежливым мальчиком.
Я познакомился с Дэнни, когда он переехал в соседний дом. Тогда я ночами работал в Королевской больнице Манчестера. Иногда успевал все сделать до того, как заканчивалась моя смена. Садился и читал. Пил кофе. Смотрел, как убывает ночь.
Я жил в квартале террасной застройки. Соседний дом пустовал полгода, прежде чем туда въехали Дэнни с матерью. Помню, как, идя домой с покупками, останавливался заглянуть в выходящее на улицу окно. Пустые комнаты так печальны.
Однажды там остановился фургон. Я наблюдал из-за занавески.
Вереница стульев, кроватей и коробок. Мужчины в комбинезонах. В обед они сели и чем-то перекусили. Потом выпили чаю и закрыли глаза.
Позже приехали на коричневой машине женщина и мальчик.
Через пару дней я встретился с женщиной у дверей, она несла молоко и яйца. Показала мне бутылку шоколадного молока.
— У моего сына Дэнни сегодня день рожденья, — сказала она. — Мы только переехали.
Я кивнул.
Она была из Нигерии и говорила по-английски мягко, протягивая собеседнику слова, а не бросая. В Англию она приехала девочкой, с родителями, в 50-е.
Зимой здесь холодно и темно. И все время дождь.
Я сидел тихо и думал. У мальчика по соседству день рожденья. Работал телевизор, но я был далеко. К входной двери привязан воздушный шарик. Он колотился о мое окно, когда налетал ветер. Около трех собрались дети с родителями, потом, через несколько часов, разошлись, очень усталые (некоторые плакали). Я наблюдал за всем этим из-за занавески.
Иногда я оставлял на ее крыльце помидоры. Я сам выращивал их в теплице. Англичане любят жарить помидоры на завтрак.
В тот вечер, когда мы познакомились с Дэнни, меня разбудил звонок в дверь. Я испугался, потому что час был поздний.
Дэнни держал мать за руку, на нем была пижама. Синий халат, с поясом. Я раньше не видел мальчика, но слышал шум за стеной: прыжки на кровати, прыжки с кровати. Крик. А когда он болел, кашель не давал нам обоим спать ночами.
— Простите, что так поздно вас беспокою, мистер Хьюго, — сказала она, — но положение безвыходное.
Мальчик старался не смотреть на мою изуродованную голову. Наверное, мать его предупредила. Поначалу все ее пугаются. Но со временем привыкаешь почти ко всему.
Я поскреб щетину на подбородке.
— Мне очень нужно уйти, мистер Хьюго. Это по работе, но я не могу оставить сына дома одного — вы не согласитесь?
Я кивнул в знак согласия.
— Спасибо большое; он хороший мальчик.
Мать наклонилась к нему:
— Это мистер Хьюго, Дэнни, это он нам приносит те вкусные помидоры.
— Но я терпеть не могу помидоры, — сказал мальчик, сонно глядя на меня.
Пижама у него была в гоночных машинках. Он не знал, куда деть ручки.
Ночь была холодная, три наших тела двигались в темноте.
— Дело правда срочное; просто уложите его на диван на пару часов; он вам не помешает.
Она собралась уходить.
— Дэнни-будь-хорошим-мальчиком-ради-мамы.
Я отвел мальчика в гостиную. Он смотрел себе под ноги. Я велел ему сесть. Потом зажег свет.
— Наверное, хочешь чаю?
Он кивнул.
Чайник закипел. Я наблюдал за мальчиком через буфетное окошко.
— Как тебя зовут, напомни?
— Дэнни.
— Сколько тебе?
— Семь.
— Сахар нужен?
Кивнул.
— Сколько?
— Пять кусочков.
— Немало.
— Знаю.
Я сел напротив него в глубокое кресло. Мы взяли кружки и отхлебнули. Я подумал, не включить ли радио, но не стал.
Потом мальчик сказал:
— Простите, а сколько сейчас времени?
— Поздно.
— Насколько поздно?
— Очень.
— Тогда ведь уже рано, да? Так поздно, что уже опять рано.
Я кивнул.
— Что такого срочного у твоей мамы?
— Она присматривает за стариками, и иногда она им нужна ночью — ну, если падают с лестницы или умирают.
— А за тобой кто присматривает?
