— Я очень обычная.
— Отнюдь нет. — Он помолчал, ее разглядывая. — Откуда вы?
Она еще глотнула из бокала, и ром с колой слегка пригладил ей шерстку.
— Да кому какое дело? — На губах — прохлада и жжение.
— Мне есть дело. — Снова улыбка — мимолетная, обаятельная. Вспыхнула — и пропала. Однако… подействовала.
— Ладно, тогда я из Нью-Йорка.
— Но родились не там. — Он это просто констатировал.
Она ощетинилась:
— А что? Я, по-вашему, для Нью-Йорка недостаточно крута?
Она почувствовала, как его глаза ощупали ее лицо, и постаралась как-нибудь скрыть все симптомы жара в щеках.
— Вы довольно круты, — протянул он, — но видно, что ранимы. Это не нью-йоркское качество.
Видно, что она ранима? Вот так новости. Захотелось спросить, где торчит ранимость, чтоб запихать ее на место.
— Итак? — Он склонился ближе. Пахнул он кокосовым лосьоном для загара, и карри, и по́том. — А на самом-то деле вы откуда?
Сложный вопрос. Джейни обычно уходила от ответа. Говорила: со Среднего Запада. Или: из Висконсина — там она прожила дольше всего, если считать колледж. С тех пор, впрочем, туда не возвращалась.
Правды никому никогда не открывала. Вот только сейчас почему-то открыла:
— Я ниоткуда.
Он поерзал на табурете, нахмурился:
— То есть? Где вы выросли?
— Я не… — Она потрясла головой. — Вам это будет неинтересно.
— Я слушаю.
Она глянула на него. И впрямь. Он слушал.
Нет, «слушал» — не то слово. Или как раз то самое: обычно оно пассивно, означает немую восприимчивость, приятие чужих звуков, «я вас слышу», а то, что делал этот человек, было ужасно мышечно, интимно — он слушал изо всех сил, как слушают звери ради выживания в лесах.
— Ну… — Она вдохнула поглубже. — Отец был региональный торговый представитель, они же не сидят на месте. То тут четыре года, то там два. Мичиган, Массачусетс, штат Вашингтон, Висконсин. Мы так и ездили втроем. А потом он… в общем, поехал дальше — не знаю куда. Куда-то уехал уже без нас. Мы с мамой жили в Висконсине, пока я не доучилась в колледже, а потом она переехала в Нью-Джерси и там прожила до самой смерти. — По-прежнему странно было это произносить; Джейни попыталась было отвернуться от его пронзительных глаз, но где уж там. — В общем, потом я переехала в Нью-Йорк, потому что в Нью-Йорке все тоже в основном неприкаянные. Никакой особой родины у меня нет. Я ниоткуда. Смешно, да?
Она пожала плечами. Слова изошли из нее пеной. Она и не собиралась ничего такого говорить.
— Скорее жуть как одиноко, — ответил он, по-прежнему хмурясь, и это слово крохотной зубочисткой ткнуло ей в мякоть нутра, которую она не собиралась обнажать. — А родных нигде нет?
— Ну, есть тетка на Гавайях, но… — Что она творит? Зачем она ему рассказывает? Джейни в смятении осеклась. Потрясла головой: — Я не могу. Извините.
— Да мы же ничего и не сделали, — сказал он.
Джейни безошибочно разглядела волчью тень, скользнувшую по его лицу. В голове всплыла цитата из Шекспира — мать шептала это Джейни, когда в торговом центре они проходили мимо каких-нибудь юнцов: «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск»
[1]. Мать то и дело выдавала что-нибудь эдакое.
— В смысле, — промямлила Джейни, — я про это обычно не говорю. Не знаю, зачем вам рассказала. Ром виноват, наверное.
— А почему бы не рассказать?
Она глянула на него. Самой не верилось, что она ему открылась — что она поддается неоспоримым, надо признать, чарам этого бизнесмена из Хьюстона с обручальным кольцом на пальце.
— Ну, вы же…
— Что?
Чужой. Но это детский сад какой-то. Она ухватилась за первое же пришедшее на ум слово:
— Республиканец? — И весело рассмеялась — мол, пошутила. Может, он и не республиканец вовсе.
В его лице лесным пожаром вспыхнула досада.
— И что с того? Поэтому, значит, я филистер?
— Что? Да нет. Нет, конечно.
— Но думаете вы так. У вас прямо на лбу написано. — Он как-то весь подобрался. — Вы считаете, у нас нет чувств? — Восхищение ушло из карих глаз — теперь они сверлили Джейни с уязвленной яростью.
— Может, о карри поговорим?
— Вы считаете, у нас не разбиваются сердца, мы не рыдаем, когда рождаются наши дети, и не ищем свое место в мире?
— Ладно, ладно. Я поняла. Уколоть вас — и потечет кровь. — Он не отводил взгляда. — «Уколите нас — и разве не потечет кровь?»
[2] Это из «Венецианского…»…
— Ты правда поняла, Шейлок? А то я что-то сомневаюсь.
— Ты кого Шейлоком обозвал?
— Ладно. Шейлок.
— Эй.
— Как скажешь, Шейлок.
— Эй!
Они оба уже ухмылялись.
— Итак. — Она покосилась на него. — Дети, а?
Он повел крупной розовой ладонью — отмахнулся от вопроса.
— И вообще, — прибавила она, — какая разница, что о чем я думаю?
— Еще какая разница.
— Да? Почему?
— Потому что вы умная, и вы человек, и вы сейчас здесь, и мы ведем этот разговор, — сказал он, с жаром подался к ней и легонько коснулся ее колена — по законам жанра должно было получиться грязно, но нет, не получилось. Внезапный трепет сотряс ее, обогнав волевой порыв этот самый трепет придушить.
Джейни оглядела развалины на тарелке.
Он, наверное, живет в особняке разновидности «замок для начинающих», у него трое детей, а жена играет в теннис.
Джейни, конечно, знавала таких мужчин, но еще никогда с ними не флиртовала — с этими членами загородных клубов, талантливыми по части продаж. И по части женщин. Однако ее в нем привлекало что-то другое — то, что выдавали взрывные эмоции, и быстрота взгляда, это ощущение, будто в голове у него мысли несутся со скоростью миллион миль в минуту.
— Слушайте, — сказал он. — Я завтра еду в природный парк Асы Райт. Хотите со мной?
— А что там?
Он нетерпеливо дрыгнул ногой.
— Там природный парк.
— Далеко это?
Он пожал плечами:
— Я мотоцикл арендую.
— Я не знаю.
— Ну, как хотите.
