— Извините, я не хотела грубить. Просто на видео вы были…
— Моложе? — Он слегка подался к ней, и она почуяла, как под этой элегантной, строгой наружностью бурлит что-то необузданное. — Время никого не щадит.
Сделай вид, что это клиент, велела себе Джейни. И сменила тактику, выдала профессиональную улыбку:
— Я немножко нервничаю. Нельзя сказать, что это область мне близка.
Он уселся в кабинке напротив Джейни.
— Это хорошо.
— Да?
Его серые глаза горели прямо-таки неестественно.
— Обычно это означает, что случай ярче. Иначе вы бы здесь не сидели. — Говорил он отрывисто и каждое слово произносил отчетливо.
— Ясно.
Непривычно считать болезнь Ноа «случаем», который к тому же может оказаться «ярким». Джейни, может, и возразила бы, но тут прибыла официантка (волосы иссиня-лиловы; сама истомлена) и раздала меню. Когда повернулась спиной, направляясь в кухню, на бледной коже плеч обнаружилась татуировка — четкие готические буквы.
Лозунг, воззвание carpe diem
[15] для скейтбордистского снаряжения: «Один раз живем».
В самом деле?
Но ведь тут-то и загвоздка? Джейни никогда не задумывалась об этом по-настоящему. Не было ни времени, ни желания размышлять о других жизнях: с нынешней бы совладать. Заплатить за еду и аренду жилья, одарить Ноа любовью, обеспечить ему образование, заставить чистить зубы — на большее Джейни не хватало. А в последнее время она еле справлялась даже с этим. На сей раз должно получиться. У нее нет других вариантов — только пичкать четырехлетнего ребенка таблетками. Нет, стоп, о чем она думает?
Ах да. Другие жизни. И не факт, что она в них верит.
Но ведь пришла сюда.
Андерсон выжидательно глядел на нее через стол. Ноа смотрел телевизор, вовсю царапая карандашом на столовой подстилке. Официантка, которая живет один раз, пришла, выслушала заказ и уплыла мрачной лиловой тучкой.
Джейни легонько тронула сына за плечо, будто хотела защитить от безмолвного натиска этого доктора.
— Нои? Давай ты минутку побудешь у стойки, посмотришь матч оттуда? Оттуда гораздо ближе.
— Ладно. — Он заерзал, выползая из кабинки, и будто рад был, что его отпустили на волю.
Едва Ноа отошел, Джейни скукожилась.
В телевизоре над стойкой кто-то сделал хоумран, и Ноа победно завопил вместе с завсегдатаями.
— Он, я вижу, любит бейсбол, — заметил Андерсон.
— Когда он был совсем маленьким, его только бейсболом и можно было угомонить. Я тогда называла бейсбол детским золпидемом.
— А вы тоже смотрите?
— Нарочно — нет.
Он выудил из портфеля желтый блокнот и сделал пометку.
— Но я не вижу, что в этом такого необычного, — прибавила Джейни. — Многие мальчики в детстве любят бейсбол, нет?
— Еще бы. — Андерсон откашлялся. — Пока мы не приступили. Наверняка у вас есть ко мне вопросы.
Она опустила глаза на папку с разноцветными закладками. На папку по имени «Ноа».
— Как это устроено?
— Процедура? Ну, я опрошу вас, потом опрошу вашего сына…
— Нет, в смысле… реинкарнация. — От самого слова ее передернуло. — Как это устроено? Я не понимаю. Вы утверждаете, что эти дети… перевоплотились и вспоминают что-то из других жизней, так?
— В ряде случаев это наиболее вероятное объяснение.
— Наиболее вероятное? Но я думала…
— Я ученый, исследователь. Я записываю показания детей, проверяю их и предлагаю объяснения. Я не делаю выводов заранее.
Но Джейни-то надеялась на выводы. Она прижала папку к груди, утешаясь тяжестью бумаг.
— Вы скептик, — сказал Андерсон. Она открыла было рот, но он отмахнулся от возражений: — Ничего страшного. Моя жена поначалу тоже была скептиком. По счастью, вопросы веры меня не занимают. — Он язвительно скривил губы. — Я собираю данные.
Данные. Джейни вцепилась в это слово, как в мокрый валун посреди бушующей реки.
— Так она больше не сомневается?
— Хм-м? — Андерсон как-то растерялся.
— Вы сказали… ваша жена поначалу была скептиком. А теперь она верит в вашу работу?
— Теперь? — Он взглянул ей в лицо. — Она…
И не договорил. Так и сидел, отвесив челюсть, и это мгновение затягивалось, и они оба смутились, а потом он захлопнул рот. Но мгновение было, его уже не отменишь — словно необъяснимо треснули под ударом рубежи обороны, силовое поле, что обычно защищает глубинную человеческую натуру.
— Ее нет. Уже шесть лет, — наконец произнес Андерсон. — В смысле… ее больше нет в живых.
Так вот в чем дело — у него горе. Он одинок; судьба нанесла ему удар. Такие вещи Джейни понимала. Она оглядела заурядный зал, где малышня жевала французские тосты, а отцы любовно отирали сиропные потеки с детских подбородков; эти люди — на другом берегу, а Джейни — на стороне горюющих, и с нею этот изможденный человек, который терпеливо ждет, что она скажет дальше.
Она проговорила как можно мягче:
— Продолжим?
— Ну конечно! — ответил он.
Ты посмотри, какой он вдруг энергичный. Быстро взял себя в руки, элегантные черты преобразились. Андерсон занес над желтым блокнотом отточенный карандаш.
— Когда Ноа впервые сделал что-то необычное? Вы помните?
— Пожалуй… ящерицы.
— Ящерицы? — Он уже строчил вовсю.
— Ноа было два года. Мы пришли в Музей естествознания. На выставку ящериц и змей. И он… как бы это… — Джейни помолчала. — Он оцепенел — иначе, пожалуй, не скажешь. Замер перед первым же вольером и взвизгивает. Я думала, ему нехорошо, и тут он говорит: «Смотри, лесной дракон!»
Она глянула на Андерсона — тот напряженно слушал. Других психологов ящерицы не заинтересовали. Андерсон склонился над блокнотом еще что-то записать, и Джейни заметила, что у него на рукаве синего свитера, такого мягкого и, похоже, дорогого, зияет дыра. Этот свитер, наверное, ровесник Джейни.
— Я очень удивилась, у него тогда был небогатый запас слов, ему же всего два годика, только «хочу мам-мам и воду и уточку и молоко».
— «Мам-мам»?
— Он обычно так меня зовет. Или «мама-мам». Завел для меня отдельное имя. В общем, я решила, что он все придумал.
— Что придумал?
— Название. Лесной дракон. Оно такое, как из детского сна. Дракон, который живет в лесу. Ну, я посмеялась — надо же, думаю, как мило. И сказала: «Вообще-то, малыш, это называется…» — и посмотрела — ну, на табличку. А там написано — «гребенчатый лесной дракон»… Я его спрашиваю: «Ноа, откуда ты знаешь про лесных драконов?» А он отвечает… — Джейни снова посмотрела на Андерсона. — Он отвечает: «Потому что у меня такой был».
